Суровые дни
Шрифт:
Говоритъ ещё не совсмъ твердо, чуть заикается, и это, видимо, его удивляетъ - что такое? И про нмца говоритъ часто, котораго пришлось заколоть.
– Такъ заверещалъ нехорошо… чисто на кошку наступилъ. Сейчасъ его голосъ слышу. У него штычокъ-то саблей да и подлинй, а я слёту, да въ самое это мсто, въ мягкое-то… Присягу принималъ… а подумать теперь - до сердца достаётъ. А то онъ бы меня, всё равно.
Нмца онъ видитъ, какъ живого. Некрасивый былъ нмецъ, крупнозубый, глаза навыкат, губы растрепаны, вихрастый, безъ фуражки. Росту былъ необыкновеннаго, а можетъ, такъ показалось: снизу его кололъ.
– Только былъ хрипнулъ - «русъ-русъ!» - готовъ.
Разсказываетъ Миронъ безъ хвастовства и злобы, и какъ-то не вяжется,
Такiе, какъ онъ, застнчивы, не любятъ ругаться, не задираются, когда выпьютъ, а ласково таращатъ телячьи глаза и мямлятъ, а когда приходятъ домой, скрытно пробираются въ уголокъ - проспаться. У него изба, какъ игрушка, новенькая, въ чудесной, затйливой рзьб: года четыре, какъ выстроилъ, когда пришелъ изъ солдатъ. По бокамъ скворешники, тоже точёные, а на широкой рзьб воротъ, на тычк, жестяной птушокъ-вертушка. Самая нарядная стройка въ сел, съ занавсочками изъ тюля, съ фуксiями и геранями, съ рзными коньками на облицовк. Обдлывалъ онъ её любовно. И жизнь его началась любовно.
У него жена Даша, первая красавица въ округ, подъ стать ему, - свтло-русая, съ тонкими чертами лица, синеглазая, ласковая славянка. Когда она стоитъ въ церкви, въ бломъ платочк, ясная, тихая и какая-то особенно чистая, и смотритъ къ иконостасу, - съ нея можно писать русскую Дву Марiю. Всмъ извстно, что въ неё былъ безнадежно влюблёнъ трактирщикъ съ полустанка, тотъ самый, который лихо кричалъ - по-бьёмъ!
– когда катилъ въ городъ ставиться на войну. Съ нея хотлъ рисовать «картинку» студентъ изъ усадьбы, давалъ деньги, но она отказалась: мужъ на войн, гршно. Прiхалъ съ войны Миронъ, а она опять отказалась: некогда, мужъ прiхалъ.
Прiятно смотрть, какъ они оба, Миронъ и Даша, идутъ къ обдн. На ней голубенькое платье и блый платочекъ. Она несётъ годовалую Танюшу, которую называетъ - «ясная ты моя», а Миронъ, прибранный и тоже весь ясный, ведётъ за руку трехлтняго Ваню, въ башмачкахъ на пуговкахъ, съ голыми ножками, какъ водитъ своихъ внучатъ барыня изъ усадьбы, - въ плисовой курточк съ кружевцами и въ красной жокейской кепк.
Это совсмъ новая для Крестовъ семейка: такъ они чисты, ласковы, и такъ у нихъ чисто въ дом. На свтлыхъ стнахъ, которыя Даша каждую субботу выскрябываетъ съ мыломъ, развшены въ рамочкахъ «сухаревскiя» картинки, - Миронъ любитъ моря и горы, - красуется на полочк будильникъ, который можетъ играть «По улиц мостовой», а въ ажурной рамочк, Мироновой работы, за стёклышкомъ, - кабинетная фотографiя супруговъ, перваго года свадьбы. Въ шкапчик, за стекломъ, голубыя чашки съ цвточками, много весёлаго цвтного стекла и никелированный самоваръ дынькой, изъ котораго они пьютъ по праздникамъ. Они любовно устраиваютъ хозяйство.
Исторiя ихъ любви трогательна.
– Добывалъ её себ, какъ Жаръ-Птицу!
– говоритъ ихъ сосдъ, Семёнъ Оршкинъ.
Правда, Даша досталась Мирону недёшево. Придя изъ солдатъ, годовъ пять тому, работалъ Миронъ въ Остаповк, вёрстъ за пятьдесятъ отъ Крестовъ. Тамъ-то и высмотрлъ свою Дашу, въ семь старовра.
Высмотрлъ - и потерялъ сонъ. Валялся у старовра въ ногахъ, далъ зарокъ креститься двумя перстами, купилъ на ворота новый мдный восьмиконечный крестъ, даромъ перебралъ будущему тестю избу и дворъ - старикъ не сдавался. Тогда купилъ Миронъ и привёлъ старику во дворъ облюбованную старикомъ лошадь, отдалъ три четвертныхъ, - старикъ общалъ подумать. Подарилъ старику валенки, шапку и теплыя рукавицы, а староврскому начетчику новый кафтанъ на зайц, и
– За купца отьдать думалъ… стоитъ она купца.
– Будемъ и мы людями!
– сказалъ Миронъ.
Съ поста по Михайловъ день работалъ Миронъ въ Москв, даже не прiзжалъ на покосъ, всё спшилъ сколотить тысячу и заторговать лсомъ на полустанк. Даша ткала на станк фитильныя ленты на фабрику, помогала сколачивать. Сколотили семьсотъ рублей, и уже послднее лто ходилъ Миронъ на заработки, когда началась война.
За годъ войны Миронъ переслалъ своей Даш цлую пачку нжнйшихъ писемъ, которыя она бережно складывала въ хрустальную шкатулочку, къ выигрышному билету, а съ собой принёсъ варшавскую шёлковую косынку и германскую каску. Теперь она лежитъ у него на шкапчик - знакъ побды. Теперь они опять вмст, вмст ходятъ къ обдн и снова живутъ надеждами. Дядя Степанъ называетъ ихъ «голубями» и завидуетъ, что у нихъ такъ хорошо вышло, а его Михайла, сапёръ, ещё воюетъ, наводитъ мосты подъ нмцевъ.
Ихъ жизнь будто налаживается. Въ Москву Мирону идти нельзя: и съ женой разставаться больно, и нтъ пержней силы, и въ отпускномъ билет прописано, что отпущенъ на родину, на поправку. Но у него и въ округ много работы. Постукиваетъ теперь топорикомъ на вол. Поставилъ батюшк новый палисадникъ, починилъ барын лодки, подлалъ койки для земскаго лазарета. Шлютъ за нимъ отовсюду - только обирай деньги.
И онъ радъ шагать по округ. Доколачивать послднiя сотни; подымается съ солнцемъ и приходитъ домой въ темнот. Они радостно ужинаютъ при свт настольной лампочки-ночника, въ голубом Шарик - послднiй подарокъ Даш. Миронъ держитъ въ колняхъ Ваню и кормитъ съ ложки, заглядывая ему въ глаза и поглаживая свтлые кудерьки. Посл ужина онъ ещё ковыряетъ долотомъ липовое полно, мастеритъ Ван «крейсеръ». Потомъ оба ещё сидятъ на рзномъ крылечк, ласковые другъ къ другу, и шепчутся о хорошемъ, что будетъ, когда заторгуютъ лсомъ. Гадаютъ, кончится ли война къ году. И кажется имъ, что кончится. Онъ уже разсказалъ дяд Семёну, что Ванюшку, какъ подрастетъ, будетъ учить по торговой части, а то и на офицера, а Танюшку обучать разнымъ занятiямъ и «какъ, напримръ, длать сыръ».
– Сыръ, говоритъ, обучится длать… выгодное занятiе!
– разсказывалъ про Мирона Семёнъ Оршкинъ.
– выдумаетъ, чудило! А это ужъ онъ тамъ какъ-нибудь углядлъ, у нмцевъ. Ужъ кто-нибудь его распостранилъ по этому длу.
На Успеньевъ день въ Крестахъ было освященiе земскаго лазарета.
Прiхали съ округи и изъ управы. Былъ на торжеств и Миронъ съ Дашей, надлъ боевую фуражку и повсилъ георгiевскую медальку. Посл молебна комиссiя осмотрла койки и одобрила чистоту работы - длалъ Миронъ на совсть. Улучивъ минутку, Даша подошла къ доктору, который будетъ навщать лазаретъ, и попросила совта, не надо ли Мирону полчиться, а то очень стали уставать ноги и ломить шею. Она была пригожа въ голубомъ платочк, который она научилась отъ горничной изъ усадьбы повязывать на манеръ чепчика, а когда говорила съ господами - краснла. Докторъ залюбовался ею - потомъ разсказывалъ про неё и называлъ «красавкой» - взялъ ласково ея руку, похлопалъ по ладони и сказалъ, что посл закуски самъ зайдетъ къ нимъ и посмотритъ.
Они пили чай изъ своего самовара-дыньки подъ молодой берёзкой, на травк у крылечка. Сидли празднично четверо, свтловолосые, голубоглазые, ясные, - славянская семейка. Радостно глядла на нихъ праздничная изба-игрушка, смялись солнцу окошки красными серёжками фуксiй. И опять докторъ залюбовался. Онъ подслъ къ столику, попробовалъ сотоваго мёду, пощекоталъ Танюшу за ушками, подивился ея кудряшкамъ - откуда, такая славная дтишка!
– и сталъ спрашивать Мирона, что съ нимъ такое.
– Виноватъ, ваше благородiе… слабъ только, а такъ ничего. Она всё…