Ты будешь мой
Шрифт:
– К-кому?
– Воздушному фэйри, - отмахивается Сильвен. – Успокойся. Пока ты в круге огня, тебя не тронут.
Его голос звучит очень уверенно, и я правда успокаиваюсь. Земля тоже дрожит тише – чудовище удаляется.
– Сильвен, это… это ваши… гленские…
Фэйри со вздохом нанизывает тушки на прут и подвешивает над огнём.
– Это наше гленское чудовище. Да.
Я подхожу к огню, обнимаю себя за плечи.
– А нам говорили, что это, ну, вы… В смысле, фэйри ночью… вот такими… становитесь.
– Правильно говорили, - огорошивает меня Сильвен, и я поражённо смотрю на него, ожидая, что он сейчас тоже растает во мраке, как тот крылатый, и кинется на меня.
Сильвен смотрит на меня в ответ, и я вижу, как его взгляд неожиданно смягчается.
– Каждый, кто окажется в Гленне после захода солнца превратится в ночного монстра. Если вам говорили так, то это правда. Именно поэтому наши холмы всегда закрываются с приходом ночи. И именно поэтому каждый, кто был изгнан, обречён на смерть. На это, - Сильвен кивает в сторону огненного круга.
Я ёжусь.
– А как же… мы?
– Ты, - Сильвен ворошит угли, отдвигая заячью тушку от жадного золотистого языка. – В Гленне есть свободные охотники. Мы живём в лесу большую часть времени, и приходим в деревню только на ярмарку. Все свободные охотники – колдуны и знают, как задобрить духов деревьев. Но изгнанников лишают магии, и духи нас не видят. Без их защиты и волшебства в Гленне ночь не пережить, - он кивает на дерево. – Нас щадят благодаря тебе. Тополь чувствует, кто ты, и бережёт меня как твою собственность. Он всегда не прочь защитить красивую девушку, которая оказалась в беде.
Я смотрю на дерево: листья шелестят насмешливо-призывно. Да уж, мёдом я намазана…
В вещевом мешке находится соль. Жареный заяц не верх кулинарного искусства, но что-то в этом определённо есть. Уж куда лучше сырой рыбы. Фе!
– Сильвен, а как же животные? Они чудовищами не становятся?
Фэйри ложится в траву и смотрит на меня снизу вверх. Я вижу в его глазах отражение далёких звёзд.
– Нет, только люди и фэйри. Говорят, это вина Гэвины, первой дугэльской королевы.
Нам на уроках ничего такого не рассказывали, поэтому спорить я не хочу. А Сильвен не настаивает. Он только вдруг спрашивает через паузу:
– Арин. Ты хотела помочь вейлу – я видел, ты к нему шла. Почему не утянула к огню его?
Я вспоминаю крик исчезающего крылатого фэйри и начинаю мелко дрожать. У меня не было времени думать. Но даже если б было…
– Потому что я за тебя в ответе, - Сильвен, хмурясь, молча смотрит на меня, и я добавляю: - Ты сам сказал, что служишь мне. Я за тебя отвечаю.
Фэйри тихо смеётся.
– Дурочка. Ты получила бы куда лучшего слугу, если бы спасла вейла вместо меня. Он бы тоже принёс тебе клятву. И защищал бы лучше меня.
Я ёжусь, обнимаю себя за плечи.
– Правда? Там, на арене я тебя спасла тоже из расчёта на твою клятву, да? Ты так думаешь?
Фэйри смотрит на меня и криво улыбается.
– А почему же ещё?
«Арин, но ты же хотела надеть это платье! Почему ты даёшь его мне? А, я знаю, ты похудела, и оно тебе не идёт, да? Ох, как это удачно! Спасибо, Арин, спасибо тебе большое. Теперь Следен точно будет смотреть только на меня…»
Да. Как и тогда, так и сейчас объяснять бесполезно. Я пробовала – и даже мама назвала меня сумасшедшей. Впрочем, дальше чем «ну ты же мог умереть!» мои объяснения и не зашли бы. И ответ очевиден: «А тебе какое дело?».
Или просто не поверит. Фыркнет, отвернётся – и всё.
Поэтому фыркаю и отворачиваюсь я. Мне есть дело. Да, я люблю помогать. Я не пройду мимо. Я буду сомневаться, может, ругать себя потом. Но сделаю то, что считаю верным. Дурочка? Может быть.
Я сплю, прислонившись к тёплой коре… тополя? Всю ночь снится тёмно-синее, горящее звёздами небо и даже когда вздрагивает земля, мне не страшно. Мне всё чудится далёкий звон колокольчиков и тихий лиственный шелест: «Ты под моей защитой, русалка. Спи спокойно. Ты под защитой».
Глава 8. Илва
Три дня в архивах, порталы в Битэг, в столицу, в горные круги камней – и обратно. Сон урывками – и чучело в зеркале пугает даже меня. В утро, когда я должна была дать ответ королю Инесса, что такое творится с его сыном, моим служанкам пришлось очень потрудиться, чтобы привести меня в надлежащий вид. «Госпожа прекрасна», - уверяли они, накладывая маскирующий синяки крем под глаза. «У госпожи такая белая кожа». Зелёная – если я хоть что-то понимаю в цветах. Бледно-зелёная, как у утопленницы – именно такая кожа была у страшилы в отражении. И всклоченные волосы – чёрные, чтобы ещё резче оттенить болезненную бледность. И глаза – сегодня тоже чёрные, в обрамлении синяков, которых, похоже, не скрыть ни одним кремом.
Я ненавидела девчонку в отражении, кажется, даже сильнее, чем красавицу-русалку – чьё стеклянное панно из дома Рахэль теперь висело в моём кабинете. Очень помогало работать – я ярилась каждый раз, когда на него смотрела. И работоспособность замечательно повышалась. Я представляла, как разбираю горы документов – и с чувством выполненного долга сворачиваю черноволосой красавице шею. Примерно так же мне хотелось свернуть шею отражению – чтобы не позорило меня перед чужеземным двором. Мой будущий свёкор и так не упускал случая обмолвиться, что невеста его сына очень бледна – «милая Илва, нужно беречь себя, так ведь и умереть недолго». Не дождётся!
Впрочем, сегодня своему отражению и я бы дала от силы год жизни – земляной горечью могилы от меня, кажется, даже пахло. А ведь всего-то три ночи в катакомбах со свитками. Пылью должно тянуть, сладковатой книжной пылью. Но я королева тумана. Я всегда пахну горько.
И смотреть на меня тоже горько.
«Какое платье желает госпожа?» - рискнула поинтересоваться статс-дама, и по её знаку одна из фрейлин тотчас протянула мне прекрасное платье из южного струящегося шёлка с золотой, тонкой работы вышивкой по лифу. Белое.