У неё была слишком хорошая память
Шрифт:
— Тихо! Продолжайте. Вы входите к мисс Балеброк... Она рассказывает о своей радости... Вы уходите, потому что вас ждут «У Тима»... Вы спускаетесь по лестнице... Быстро или медленно?
— Быстро... Так быстро, что чуть не наткнулась на мужчину, который поднимался вверх, на нем был темный плащ, шарф закрывал лицо почти до глаз...
— На каком этаже?
— На четвертом или пятом, точно не помню...
— Больше ничего о нем не помните?
— Нет... А! Подождите... Он свистел!
Толстяк Морган, который чаще всего был невозмутимым, удивился.
— Свистел?
— Да-да, проходя мимо него, я услышала, Что он посвистывает сквозь зубы, как делают, когда думают о чем-то другом.
— А вы не помните, что он насвистывал?
— Я не обратила внимания...
— Постарайтесь вспомнить... Знакомую мелодию?
— Откровенно говоря...
— Как эта песня называется?
— Не могу сказать, но я постараюсь вспомнить...
Джордж-Герберт встал.
— Расслабьтесь. Возвращайтесь домой! Постарайтесь спокойно поспать. Завтра подумайте снова о своем детстве и, может быть, вспомните эту песенку... Тогда сразу придите ко мне. Спросите старшего инспектора Моргана.
Дора так торопилась домой, что обещала бы все, что угодно, а когда очутилась на улице, почувствовала себя значительной и важной.
***
Столько крови... Бродя целые сутки наугад, словно загнанный зверь, Стефен Морис не мог забыть эту кровь. Он никогда бы не подумал, что в такой миниатюрной женщине могло быть столько крови. Она текла, не останавливаясь. При виде этой красной лужи он умчался, как сумасшедший. Куда глаза глядят. Он шел, шел весь вечер, всю ночь и весь следующий день. Сейчас не вспомнит, по каким улицам прошел, Он ничего не видел вокруг себя. Помнит только, что шел и шел. Шел, переходя с одной стороны улицы на другую, сворачивая каждый раз, как замечал впереди фигуру полицейского. Ему казалось, что он запачкан кровью, и он машинально старался стереть воображаемые пятна рукавом. Без еды и питья в течение тридцати часов, он совершенно выбился из сил. Он присел и задремал в одном из складов Блэквол, в доках, сам не зная, как туда забрался. В лихорадочном отупении он вздрагивал от кошмарных снов, в которых видел кровь, капающую с постели и струящуюся по полу. Из этого тягостного состояния его вывел вой сирены какого-то судна, поднимающегося по Темзе. Скрючившись, он старался не дрожать от холода. Ему было ужасно страшно... «Бобби», конечно же, скоро его обнаружат. Ему не оставалось ничего иного, как заплакать. Он привык, что жена всегда была рядом, и сам не мог принять никакого решения. Нужно было сразу пойти к ней и рассказать обо всем. Она, наверняка, поняла бы, потому что знала, что он не злодей, а свихнулся исключительно из-за малышки Филлис. Она бы защитила, его, защитила от всех. А что могли подумать Лонгхинс, Ларсон, Хелли и мистер Морган? Последний, должно быть, удивился больше всех, потому что в своей работе встречал множество таких же отвратительных случаев. От Филлис Стефену нужно было бы побежать в Ярд и вызвать старшего инспектора. Тот, быть может, догадался бы. Интересно, уже обнаружили труп Филлис? А кровь еще текла? Если газетчики были в курсе дела, вся улица уже, наверное, глазела на закрытые окна его квартиры, в которой Глэдис терзалась мыслью, как она прожила столько лет рядом с Человеком, способным на такую жестокость... Несчастная, она никогда не оправится от такого удара... Ее родственники, наверняка, порвут с ней. Скандал всех пугает; Что с ней будет? Откуда она возьмет деньги на питание, квартиру, отопление? Ох, лучше об этом не думать... Спать... спать... Дрожа, как в лихорадке, Стефен прислушивался к плеску воды в доке, она журчала, будто приглашая его. Там были забвение и сон. Если бы он был похрабрее, то перешел бы трудный рубеж и избежал расследования и насмешек! Он вышел из склада и направился к набережной Темзы, старался не попадать на свет. В лицо ему пахнуло репной свежестью, и он отступил назад.
***
Миссис Морис не могла спать. Она ждала. Она не могла понять, что же произошло у Филлис Балеброк. На мужа она сердилась не за то, что изменил ей, а за то, что недостаточно доверял и не пришел за помощью. За ним гнались. Все силы закона были брошены на преследование, и она не могла ему помочь. В этом была самая большая беда. В чем же смысл долгой, долгой совместной жизни, если в трудный момент вы не вместе? Глэдис Морис чувствовала, как ей овладевает чувство вины. Что-то в их семье было не так, раз Стефен изменил ей. Она всегда думала, что он счастлив, и если она ошибалась насчет душевного состояния своего мужа, то что могли понять в этом другие? Она вздрагивала каждый раз, когда слышала шаги на улице, и напряженно ждала, пока прохожий не удалялся от дома. Тогда она вздрагивала и снова замирала в ожидании. Она слышала бой
Стефен не вернулся и не возвращался весь день. Нужно ждать следующую ночь. Глэдис начала чувствовать, что устала. Она пошла на кухню, чтобы приготовить чай, но при мысли, что за сорок лет ей во второй раз придется пить чай одной, что Стефен не будет есть перед ней свой поджаренный хлеб, аппетит у неё пропал, и она снова опустилась на стул, подсчитывая, сколько часов ей нужно ждать до того, как на Сэттен-стрит зажгутся первые фонари и она снова начнет вслушиваться в шаги, выслеживая возвращение Стефена.
***
Кромвель, несмотря на то, что был бродягой, имел свои привычки. Он полагал, что его достоинство состояло в том, что он не изменял нескольким принципам, обеспечивающим его материальное существование. Каждое утро, возвращаясь с рынка Ковент-Гардена, где он разгружал фрукты и овощи, он приходил к Лонгхинсу, чтобы выпить свою последнюю рюмку, прежде чем отправиться в какой-нибудь гараж или другое укрытие, а в зависимости от сезона и на берег Темзы, чтобы восстановить силы живительным сном.
Лонгхинс же знал, что, открывая ставни, чтобы начать утреннюю уборку, он непременно увидит на тротуаре бродягу, как цаплю на берегу ручья. По привычке, хозяин «Еловой шишки» отпускал ругательство, но наверняка был бы разочарован, не увидев Кромвеля, когда выходил подышать свежим воздухом. Лонгхинс, естественно, напоминал ему, что по закону нельзя было продавать алкогольные напитки, до одиннадцати часов утра, но это напоминание, сопровождаемое энергичной жестикуляцией, было лишь ритуалом, потому что Лонгхинс прекрасно знал, что нальет бродяге его кружку пива, и Кромвель тоже это знал. Тем не менее они следовали всем правилам, Лонгхинс не спрашивал денег со своего так называемого клиента, а Кромвель платил тем, что сообщал хозяину последние ночные новости. В это утро речь шла только о смерти Филлис Ба- леброк. В то время как хозяин подметал пол, Кромвель, опершись на прилавок, высказывал свое мнение:
— Я ведь знал малышку, как и все вы... По правде говоря, она была самая хорошенькая в квартале... А старик Морис у вас с ней познакомился?
— Вроде нет... Она у них была прислугой.
Бродяга захихикал.
— Прислугой, ничего себе! Чертов Морис… Старикам чего только в голову не придет!
— А вам ничего в голову не приходит?
– Мне? Ха-ха! Мне лучше кружку пива и тарелку супу..,. Раньше, не скажу, но теперь...
— Морис не такой уж старик… если сравнить с теми, кого называют стариками…На железной дороге рано уходят на пенсию.
— Терпеть не могу этих служащих... Сначала у них все есть, а потом они отправляются убивать двадцатилетних девчонок!
– Не все... Но ведь еще не известно, Морис ли это.
— Во всяком случае «бобби» идут по его следу! В Ковент-Гардене только об этом и говорят. Там все обшарили. Морис еще узнает, как иметь дело с полицейскими!
— А если он не виновен?
— Это послужит ему хорошим уроком!
Бродяга опустошил до конца свою кружку и вытер губы тыльной стороной ладони.
— А теперь баиньки!
Подойдя к двери, обернулся:
— Забавно, если тебе на шею наденут петлю вместо другого... Но Филлис мне тоже очень нравилась.. Я бегал для неё за покупками, а она мне подкидывала монету. Славная девчонка… Но я не беспокоюсь: если Толстяк Морган решил поймать убийцу, он его поймает... Он хитрый, этот пузатый! Ну, до вечера, хозяин, и спасибочки!
Лонгхинс с порога смотрел вслед Кромвелю, который шел, волоча ногу. Сколько ему лет? Пятьдесят? Шестьдесят? Холод, дождь, солнце, болезни, голод, алкоголь так обработали его лицо, что было трудно ответить на этот вопрос. Джон, который обожал домашние тапочки, горячий чай и отлично приготовленные блюда, задавал себе вопрос, что приятного можно находить в том, чтобы жить как дикие звери и кончить в больнице и в общей могиле. Он пожал плечами, закрыл дверь, убрал фонарь и пошел к жене, которая крикнула ему, что бифштекс готов.