Въ огонь и въ воду
Шрифт:
— Еще бы мн не говорить съ тобой откровенно: я теб вдь все отдала, а за то и ты любилъ меня искренно. Сколько разъ, гуляя по лсамъ въ ма мсяц, мы съ тобой видли гнзда среди кустарниковъ въ полномъ цвту! А куда улетали осенью т соловьи и зяблики, что строили эти гнзда? Ихъ любовь длилась столько-же, сколько длилась весна!.. Разв ты не замтилъ, что листья начинаютъ желтть, а вчера ужь и снгъ носился въ воздух!.. Это сигналъ. Разстанемся же, какъ разстались легкія птички, и если только мои слова могутъ облегчить теб грусть разлуки, я признаюсь теб, другъ мой, что никого ужь я, сдается мн, не полюблю такъ беззавтно, какъ тебя любила!
— Да, я вижу, сказалъ Гуто, озираясь кругомъ, ты въ самомъ дл собираешься ухать.
— Да; я ду въ Парижъ съ матерью одного молодаго господина, которая очень ко мн привязалась.
— Точно-ли мать, а не сынъ?
— Мать, мать… Сынъ — совсмъ иначе.
— Онъ тебя любитъ?
— Немножко.
— Можетъ быть, и много?
— Нтъ — страстно!
— И ты мн говоришь это?
— Лгать теб я не хочу.
— И ты дешь?
— Парижъ такъ и манитъ меня. У меня просто голова кружится, когда я объ немъ подумаю… Такой большой городъ… и Сен-Жерменъ близко, а не много дальше — Фонтенебло, т. е. дворъ!
— Значитъ, и отъздъ скоро?
— Очень скоро.
Брискетта схватила голову Гуго и долго-долго ее цловала. Слезъ не могла она удержать и он падали ей прямо на губки.
— Если мы съ тобой тамъ встртимся когда-нибудь, ты увидишь самъ, какъ я тебя люблю! сказала она. Одно хорошее мсто и есть у меня въ сердц, и мсто это — всегда твое.
И вдругъ, вырвавшись изъ его объятій и положивъ об руки на его плечи, сказала:
— А ты — мть повыше!
Отъздъ Брискетты оставилъ большую пустоту въ сердц и въ жизни Гуго. Ни охота, ни бесда съ маркизомъ де Сент-Эллисъ не могли наполнить. этой пустоты. Фехтованье съ Агриппой или съ Коклико, разъзды безъ всякой цли съ Кадуромъ также точно не развлекали его. Какое-то смутное безпокойство его мучило. Парижъ, о которомъ говорила Брискетта, безпрестанно приходилъ ему на умъ. Горизонтъ Тестеры казался ему такимъ тснымъ! Молодая кровь кипла въ немъ и бросалась ему въ голову.
Агриппа замтилъ это прежде всхъ. Онъ пошелъ къ графин де Монтестрюкъ въ такой часъ, когда она бывала обыкновенно въ своей молельн.
— Графиня, я пришелъ поговорить съ вами о ребенк, сказалъ онъ. Вы хотли, запирая его здсь, сдлать изъ него человка. Теперь онъ — человкъ; но разв вы намрены вчно держать его при себ, здсь въ Тестер?
— Нтъ! Тестера — годится для насъ съ тобой, кому нечего ужь ждать отъ жизни; но Гуго носитъ такое имя, что обязанъ еще выше поднять его славу.
— Не въ Арманьек жь онъ найдетъ къ этому случай… а въ Париж, при двор.
— Ты хочешь, чтобъ онъ ухалъ… такъ скоро?
— Въ двадцать два года, графъ Гедеонъ, покойный господинъ мой, уже бывалъ въ сраженіяхъ.
— Правда! Ахъ! какъ скоро время-то идетъ!.. Дай же мн срокъ. Мн казалось, что я ужь совсмъ привыкла къ этой мысли, которая такъ давно уже не выходитъ у меня изъ головы, а теперь, какъ только разлука эта подошла такъ близко, мн напротивъ кажется, что я прежде никогда объ ней и не думала.
Однакожь у вдовы графа Гедеона былъ не такой характеръ, чтобъ она не могла вся отдаться печали и сожалніямъ. Несчастье давно закалило ее для борьбы. Она стала пристальне наблюдать за сыномъ и скоро убдилась сама, что то, чего ему было довольно до сихъ поръ, ужь больше его не удовлетворяетъ.
— Ты правъ, мой старый Агриппа, сказала она ему: часъ насталъ!
Разъ какъ-то вечеромъ она ршилась позвать сына. Всего одна свча освщала молельню, въ которой на самомъ видномъ мст вислъ портретъ графа Гедеона въ военномъ наряд, въ шлем, въ кирас, съ рукой на эфес шпаги.
— Стань тутъ, дитя мое, передъ этимъ самымъ портретомъ, который на тебя смотритъ, и выслушай меня внимательно.
Графиня подумала съ минуту и, снова возвысивъ голосъ, продолжала:
— Какъ ты думаешь: съ тхъ поръ, какъ я осталась одна, чтобъ заботиться о теб, исполнила ли я, какъ слдовало, мой долгъ матери?
— Вы!.. о, Боже!
— Награда моя, милый Гуго, — въ этомъ самомъ восклицаніи твоемъ и въ твоемъ взгляд. И такъ, если ты, дитя мое, и слдовательно судья мой, если ты думаешь, что я выполнила мой долгъ бодро и честно, предъ очами Всевышняго, памятуя и что данное теб Господомъ имя, — то долженъ выслушать меня со всмъ вниманіемъ.
Она сдлала надъ собой усиліе одолть свое волненье и знакомъ подозвала сына ближе:
— Проживъ подъ этой крышей долгіе годы, пока Господь позволилъ теб запастись силами и здоровьемъ, мы должны теперь разстаться. Для тебя, въ твои лта, это просто поздка… для меня — почти разлука на вки… Я покоряюсь ей однако для твоего блага.
— Отчего же разлука на вки, матушка? я не уду вдь изъ Франціи; поздка дло не вчное… я снова найду путь въ Тестеру.
— Надюсь, что Господь дозволитъ мн еще разъ встртить здсь тебя, но если и суждено иначе, ты все таки иди своимъ путемъ. Я все ужь приготовила для этой разлуки. Въ этомъ кошельк сто золотыхъ, съ которыми ты можешь прожить первое время… У тебя есть конь и шпага, — Господь пошлетъ все остальное; быть можетъ, съ Его помощью, ты поднимешь снова нашъ домъ изъ развалинъ. Я сдлала тебя человкомъ; ты самъ сдлаешь себя главой семейства.
— Ручаюсь вамъ, по крайней мр, что положу на это все мужество, все терпніе, всю волю, которымъ вы меня научили.
Гуго слъ у ногъ матери, какъ въ дни своего дтства. Она взяла его руки, устремила на него влажный и глубокій взоръ и продолжала тихимъ голосомъ:
— Не стану давать теб пустыхъ совтовъ: ты самъ знаешь, отъ какой крови ты родился… этого съ меня довольно. Одинъ совтъ однакожь, одинъ только, навянный мн тою книгой, которую ты такъ любилъ читать въ дтств, которая такъ плняла тебя чудесными разсказами, и въ которой самые славные, самые благородные примры облекаются иногда въ символы. Помнишь-ли ты исторію сказочнаго корабля, Аргоса, на которомъ люди храбрые, неустрашимые, въ геройскія времена Греціи, плыли къ далекимъ берегамъ за Золотымъ Руномъ?
— Еще бы не помнить!… дтскими мыслями я слдилъ за мужественными пловцами въ ихъ смломъ подвиг! Ни море, ни дальнее разстояніе, ни тысячи опасностей, ничто не остановило Аргонавтовъ и они вернулись побдителями, завоевавши сокровище.
— Ну, мой милый Гуго, каждый человкъ, вступающій въ жизнь, долженъ видть у себя впереди свое Золотое Руно. Имй и ты своё и никогда не теряй его изъ виду; пусть будетъ оно цлью твоихъ усилій, желанью достичь его отдавай все, кром одной чести, Для однихъ это Золотое Руно, благородная мечта души мужественной, представляется въ вид женщины, съ которой они хотятъ соединиться на всю жизнь, и которая служитъ имъ живымъ олицетвореніемъ всего прекраснаго и добраго на земл. Если и ты ищешь того же, да пошлетъ теб Господь такую подругу, которая заслуживала бы тхъ жертвъ, какія ты принесешь, чтобъ добиться ея; да будетъ она хорошаго рода и добрая христіанка, чтобъ умла воспитать твоихъ дтей въ святыхъ истинахъ вры, которыя ты самъ всосалъ съ колыбели. Но смотри больше на сердце, нежели на лицо. и если ты найдешь такую, какой желаетъ теб моя любовь матери къ своему единственному ребенку, отдайся ей весь и навсегда! Но если мечта твоя сгремится не къ женщин, если душу твою одолетъ другое честолюбіе, другое желаніе, — избирай высокое и великое, не унижайся до жалкой и презрнной наживы; пусть будетъ это такимъ дломъ, гд бы предстояло теб побждать опасности, кровью своею жертвовать слав, королю, родин, вр. Вотъ въ чемъ будетъ твое Золотое Руно… Но, будетъ ли то женщина или честолюбіе, или всегда прямымъ путемъ и оставайся чистымъ, безъ пятна, чтобъ заслужить побду.