Въ огонь и въ воду

Ашар Амеде

Онъ задумался, какъ вдругъ замтилъ у городскихъ воротъ лакея въ ливре маркиза. Удивляясь, зачмъ онъ тутъ шатается, Гуго позвалъ его. Лакей обернулся и подбжалъ съ радостнымъ лицомъ.

— Графъ, васъ то именно я и ищу! сказалъ онъ. У маркиза есть къ вамъ дло.

— Разв онъ возвратился?

— Да, графъ, только вчера. Онъ послалъ меня къ вамъ, а когда я халъ въ Тестеру, мн кто-то сказалъ, что вы въ город, - я и повернулъ сюда.

— Такъ маркизъ меня ждетъ?

— Въ замк Сен-Сави. И чмъ скорй вы пожалуете, тмъ будетъ лучше. Я даже привелъ вамъ и лошадь съ конюшни маркиза, чтобъ вы скорй

туда дохали.

— Само Небо посылаетъ тебя, любезный! Я сяду на эту лошадь, а свою ты отдай Коклико. Я самъ скажу обо всемъ маркизу, а за труды вотъ теб экю, — ступай поужинать.

Черезъ пять минутъ Гуго скакалъ въ Сен-Сави, а вслдъ за нимъ и Коклико, не понимавшій, что это вдругъ за охота пришла графу такъ скакать.

— Отстань! говорилъ Гуго, въ волненьи посылая поцлуи на воздухъ; отстань: я ду искать средства исполнить такую затю, въ которой можно добыть себ славу или потерять жизнь.

— Хороша, должно быть, затя! возразилъ Коклико.

— Такъ ты не хочешь въ ней участвовать?

— Я порядочный болванъ, а все-таки у меня хватаетъ ума, чтобъ не пускаться на опасныя приключенія по своей доброй вол!…

Сойдя съ коня у дверей замка, Гуго встртилъ маркиза, который его ждалъ и бросился къ нему въ объятія.

— Ахъ! мой дорогой Монтестрюкъ, вскричалъ маркизъ, подводя его къ накрытому столу, передъ тобой — несчастнйшій изъ смертныхъ!

— Такъ это, отъ несчастья-то ты сюда и вернулся?

— А ты не вришь? страшное несчастье! продолжалъ маркизъ разрзывая отличный пирогъ.

— Принцесса?…

— Ты попалъ въ самую рану, другъ мой… Ахъ! эта принцесса! А выпьемъ-ка за ея здоровье, хочешь?

Маркизъ налилъ два стакана, выпилъ свой залпомъ и продолжалъ:

— Славное Кипрское вино; рекомендую его теб для печальныхъ случаевъ. Итакъ, я былъ въ Ажак и окружалъ ее самымъ предупредительнымъ вниманіемъ, какъ вдругъ одинъ мстный дворянинъ позволилъ себ взглянуть на нее слишкомъ близко. Я послалъ вызовъ наглецу и мы сошлись на мст. Должно быть, я еще плохо оправился отъ нанесенной тобой раны въ руку: съ перваго же удара разбойникъ прокололъ мн плечо, а вечеромъ я ужь лежалъ въ постели, въ лихорадк и съ фельдшеромъ для компаніи.

— Непріятное общество!

— Вотъ! ты отлично это сказалъ съ перваго же слова; а можешь-ли сказать еще, что случилось на другой день?

— Еще-бы! само собой разумется! Принцесса, тронутая этимъ несчастьемъ и навлекшею его ревностью, поспшила тайкомъ къ постели…

— Принцесса ухала и не возвращалась!

Гуго расхохотался.

Маркизъ стукнулъ сильно кулакомъ по столу.

— Какъ, ты смешься, бездльникъ! вскричалъ онъ. Мн сильно хочется вызвать тебя немедленно, чтобъ ты меня ужь доконалъ совсмъ… Посмотримъ, будешь-ли ты смяться, когда я умру!…

— Ну, отвчалъ Гуго, съ большимъ трудомъ принимая серьезный видъ; еще неизвстно, кто изъ насъ умретъ скорй!… Ты вернулся какъ разъ во время, чтобы помочь мн въ такой зат, изъ которой я, можетъ быть, живымъ и не выйду…

— Ну, ужь наврное не помогу, чтобъ отъучить тебя смяться, животное, надъ несчастьемъ ближняго… Что тамъ за затя?

— Я поклялся съхать верхомъ съ большой Пустерли, сверху внизъ.

Маркизъ подскочилъ на стулъ.

— Да вдь это сумасшествіе! вскричалъ онъ.

— Знаю,

и потому-то именно я и взялся за это.

— Ручаюсь, что тутъ замшана женщина?

— Разумется.

— Ну, такъ я поберегу на будущее убдительныя рчи, которыми хотлъ-было тебя огорчить… А для кого же эта безумная затя?

— Для Брискетты.

— Хорошенькой двочки изъ Вербовой улицы? Ну, пріятель, у тебя вкусъ недуренъ! Я не могу смотрть на нее, чтобъ не позавидовать счастью того негодяя, котораго она полюбитъ… У нея такіе глаза, что она кого хочетъ сведетъ въ адъ и станетъ еще уврять, что это рай… Было время, что я, какъ только прійдутъ черныя мысли, шелъ прямо въ лавку къ ея отцу… Бывало, посмотритъ, какъ она ходитъ туда и сюда, да послушаешь, какъ поетъ, что твой жаворонокъ… ну, и горе пройдетъ прежде, чмъ она кончитъ — бывало свою псенку.

— Значитъ, ты находишь, что я правъ?

— Еще бы! я и самъ съхалъ бы внизъ со всхъ большихъ и малыхъ Пустерлей, и опять наверхъ бы взъхалъ, еслибъ только принцесса Маміани…

Маркизъ остановился, вздохнулъ и, положивъ руку на плечо товарищу, продолжалъ:

— А чмъ же я могу услужить твоей милости въ этомъ дл?

— Мн казалось, что нужно къ этому дню, а именно къ Пасх, добраго коня, чтобы и красивъ былъ, и достоинъ той, которая задала мн такую задачу… я надялся на тебя…

— И отлично вздумалъ! Выбирай у меня на конюшн любого испанскаго жеребца… есть тамъ темно-гндой; ноги — какъ у дикой козы, а крестецъ — будто стальной. Онъ запляшетъ на камняхъ Пустерли, какъ на ровномъ лугу, на травк… Его зовутъ Овсяной Соломенкой.

Маркизъ взялъ бутылку мальвазіи и, наливъ свой стаканъ, сказалъ:

— Когда подумаю, что у каждаго изъ насъ есть своя принцесса, мн такъ пріятно становится. За здоровье Брискетты!

Онъ осушилъ стаканъ и налилъ опять:

— За твое здоровье, любезный графъ; нельзя знать, что случится… Если ты умрешь… я ничего не пожалю, чтобъ утшить твою богиню…

— Спасибо, сказалъ Гуго, какой же ты добрый!

Темно-гндого въ тотъ же вечеръ привели въ Тестеру. Его маленькія копыта оставляли едва замтный слдъ на песк. У него была гибкость кошки и легкость птицы. Агриппа вертлся вокругъ него въ восторг отъ безупречныхъ статей животнаго; но когда ему сказали, для чего назначается этотъ чудесный конь, онъ измнился въ лиц.

— Боже милостивый! и зачмъ это я сказалъ вамъ, что вы влюблены! вскричалъ онъ. Да что она, совсмъ полоумная, что-ли, эта Брискетта?…

— Нтъ, мой другъ, но она прехорошенькая.

Коклико и Кадуръ тоже узнали, въ чемъ дло. Коклико нашелъ, что это безуміе, а Кадуръ — что это очень простая вещь.

— А если онъ убьется! сказалъ Коклико.

— Двухъ смертей не бываетъ, возразилъ арабъ.

Однакожь ршено было ничего не говорить графин де Монтестрюкъ.

Разставшись съ Гуго у самыхъ городскихъ воротъ, Брискетта была въ восторг. Ея влюбленный былъ настоящій рыцарь и притомъ молоденькій, какъ пажъ. Ужь не въ первый разъ говорили Брискетт о любви. Много дворянъ ходили въ лавку къ ея отцу, который былъ первымъ оружейникомъ въ город, и она часто слышала эти сладкія рчи; но никто еще досел не казался ей такимъ привлекательнымъ, какъ Гуго. Все, что онъ ни говорилъ еи, дышало какой-то новой прелестью.