Вэкфильдский священник
Шрифт:
— Ты отправляешься, дитя мое, сказалъ я ему, — биться за свою родину: помни, какъ храбрый ддъ твой сражался за священную особу своего короля въ такія времена, когда врность монарху считалась еще исключительною добродтелью. Ступай, сынъ мой, и подражай ему во всемъ, исключая его несчастій… если можно считать несчастіемъ смерть на ратномъ пол рядомъ съ лордомъ Фальклендомъ. Ступай, дорогое дитя мое; и если будешь убитъ тамъ, вдали отъ насъ, неоплаканный всми, кто любитъ тебя, знай, что дороже всего въ мір т слезы, которыми сами небеса орошаютъ непогребеннаго воина, павшаго въ борьб за отчизну!
На другой
Я былъ все еще такъ слабъ, что нанялъ себ верховую лошадь и халъ потихоньку, въ надежд скоро увидться съ тми, кто былъ мн дороже всего на свт. Оставалось миль двадцать до дому, но надвигались сумерки и я остановился переночевать въ трактирчик у дороги. По обыкновенію, я пригласилъ хозяина поужинать вмст со мною и, сидя у кухоннаго очага за бутылкою вина, мы болтали съ нимъ о политик и о новостяхъ дня. Между прочимъ зашелъ разговоръ и о молодомъ сквайр Торнчил, и трактирщикъ сталъ уврять меня, что этого юношу во всемъ краю настолько же ненавидятъ, насколько любятъ его дядю, сэра Уильяма, который иногда назжаетъ сюда. Трактирщикъ разсказывалъ дале, что сквайръ только тмъ и занимается, что соблазняетъ дочерей въ тхъ домахъ, гд его принимаютъ, и, проживъ съ двушкою недли дв или три, прогоняетъ ее вонъ и бросаетъ на произволъ судьбы. Пока мы бесдовали, жена трактирщика, отлучавшаяся, чтобы размнять деньги, возвратилась и, видя, что ея мужъ раздляетъ со мною удовольствіе, въ которомъ она не принимала участія, стала сердито упрекать его и спрашивать, что онъ тутъ длаетъ. На это онъ отвтилъ насмшливо, сказавъ, что пьетъ за ея здоровье.
— Мистеръ Симондсъ, воскликнула она тогда, — это ни начто не похоже, и я не потерплю доле такого сквернаго обхожденія! Я выношу на своихъ плечахъ три четверти всей нашей работы, а четвертая такъ и остается не сдланною, между тмъ какъ вы по цлымъ днямъ прохлаждаетесь съ постителями, мн хоть бы капелька попала въ ротъ, хоть тутъ разорвись на части!
Видя, куда она гнетъ, я поспшилъ налить стаканъ вина и подалъ ей; она поклонилась очень любезно, пожелала мн добраго здоровья и сказала:
— Право, сэръ, я не изъ-за вина сержусь на моего мужа, а главное за то, что у насъ все хозяйство идетъ вверхъ дномъ. Какъ только приходится получать по счету, съ жильцовъ ли, или съ постителей, такъ онъ эту обузу валитъ на меня: небось, самъ ни за что не пойдетъ и скоре согласится сгрызть вотъ этотъ стаканъ, чмъ сдвинуться съ мста. Вотъ и теперь у васъ наверху квартируетъ молодая женщина, и, судя по тому, какъ она смирна и учтива, я думаю, что у ней ни копйки нтъ за душой. Я уврена, что съ нея ничего не возьмешь и очень бы желала напомнить ей объ этомъ!
— А что толку напоминать? возразилъ хозяинъ:- все равно, кто долго не платитъ, съ того еще врне получишь.
— Ну, въ этомъ я далеко не уврена, сказала жена: — а уврена я въ томъ, что вотъ ужъ дв недли, какъ она тутъ проживаетъ, и я отъ нея не видала еще ни полушки.
— Вотъ посмотри, что она отдастъ все за разъ, сказалъ трактирщикъ.
— За разъ? воскликнула хозяйка: — дай Богъ хоть какъ нибудь получить. И вотъ что я теб скажу: я потребую съ нея деньги сегодня же и, коли не отдастъ — пусть не погнвается: маршъ отсюда со всми потрохами.
— Прими во вниманіе, моя милая, сказалъ хозяинъ, — что она благородная дама и надо быть съ нею повжливе.
— Ну, это мн все равно, возразила хозяйка, — благородная ли, нтъ ли, а выгоню вонъ, да и все тутъ. Все хорошо на своемъ мст, можетъ быть и дворяне въ томъ числ; но у насъ въ трактир никогда я отъ нихъ проку не видла.
Говоря это, она ползла по узкой и крутой лсенк наверхъ, въ коморку надъ кухней и вскор, по ея громкой руготн, я догадался, что у жилицы не оказалось денегъ. Изъ кухни ясно можно было разслышать все до слова. Хозяйка кричала:
— Вонъ отсюда! Я вамъ говорю, убирайтесь сейчасъ! Ахъ ты, распутная негодяйка, прочь отсюда, или я тебя такъ отдлаю, что ты у меня въ три мсяца не забудешь! Скажите пожалуйста, забралась обманомъ въ честный домъ, да и поживаетъ себ, не имя ни гроша въ карман. Ну, ну, пошевеливайся!
— О, сударыня! молила жилица, — пожалйте меня, бдную, брошенную, только на одну ночь еще, пощадите меня, а тамъ смерть сдлаетъ свое дло…
То былъ голосъ моей несчастной, погубленной Оливіи. Я бросился къ ней на помощь, увидлъ, какъ хозяйка тащила ее съ лстницы за волосы и принялъ мою бдняжку въ свои объятія.
— Наконецъ-то! говорилъ я:- приди, моя милая, мое безцнное утраченное сокровище, прижмись къ груди твоего бднаго стараго отца! Негодяй тебя покинулъ, но есть на свт человкъ, который никогда тебя не покинетъ; хотя бы на твоей душ было десять тысячъ преступленій, все теб прощу, все забуду!
— Папа мой, родной, милый…
Она замолкла и нсколько минутъ совсмъ не могла выговорить ничего боле. Потомъ опять:
— Родной мой, безцнный, добрый папа! Неужели ангелы еще добре тебя? Чмъ я это заслужила? Негодяй… Да, я ненавижу его… и себя тоже за то, что могла такъ огорчить тебя. Меня нельзя простить, я сама знаю, что нельзя.
— Да нтъ же, дитя мое, отъ всего сердца я тебя прощаю: только раскайся, и мы съ тобой еще будемъ счастливы! Еще придутъ наши красные дни, моя Оливія.
— Ахъ, нтъ, батюшка, никогда! Отнын и навсегда на людяхъ одинъ позоръ, да и дома стыдно! Но что же это значитъ, папа, что ты сталъ такой блдный? Неужели изъ-за такой дряни, какъ я, ты могъ измучиться? Ты, такой мудрецъ, вдь не можешь же ты думать, что тнь отъ моего позора падаетъ и на тебя?
— Мудрецъ, говоришь ты? Знай, женщина, что вся наша мудрость…
— О, папа, зачмъ ты такъ назвалъ меня? Въ первый разъ въ жизни ты заговорилъ со мною такъ холодно.
— Прости меня, моя душечка, отвчалъ я: — я хотлъ только замтить, что мудрость плохая защита отъ горя, хотя въ конц концовъ она и восторжествуетъ.
Тутъ жена трактирщика пришла освдомиться, не угодно ли намъ перейти въ боле приличную комнату, и когда мы согласились, провела насъ въ другое помщеніе, гд гораздо удобне было намъ разговаривать. Успокоившись немного, я все-таки попросилъ Оливію разсказать мн, какъ произошла эта исторія, доведшая ее до такого отчаяннаго положенія.