Волжское затмение
Шрифт:
Скверно было перхуровцам. Куда хуже – простым горожанам, оказавшимся в самом пекле этой внезапной и бестолковой бойни, не знающим, куда бежать и как спасаться. Но и в огромном кольце красного лагеря вокруг Ярославля дела обстояли весьма неважно.
Военный совет, раньше времени покинутый Камориным, проходил в зале ожидания. Битых два часа в беспорядочном говоре, едком махорочном дыму, в трудах и муках определялась дальнейшая судьба Ярославля. Председательствовал начальник Чрезвычайного штаба по ликвидации мятежа полковой комиссар Ленцман. Лет сорока, невысокий, невзрачный, в полевой гимнастёрке под широким ремнём, рейтузах и скрипучих хромовых сапогах, он носил на своём по-восточному горбатом носу круглые очки в позолоченной оправе. Тёмно-каштановые волосы были зализаны назад и, похоже, прикрывали плешь. Тонкие бледные губы всегда были плотно – в ниточку – сжаты, и нельзя было понять, что это за гримаса: раздражения, боли или же глубочайшего презрения ко всему окружающему. А постоянно бликующие очки делали его лицо совершенно непроницаемым. Большой любитель поговорить и полюбоваться собой, сегодня он хранил молчание и прислушивался.
По правую руку от него сидел председатель Временного Революционного комитета Константин Бабич, из ярославских ткачей. Он координировал действия коммунистических отрядов, и их командиры, сидевшие по обе стороны длинного стола, обращались в основном к нему. Недавние рабочие, они с ходу осваивали военные премудрости. И выглядели очень броско: солдатские полевые шаровары, начищенные ботинки, лёгкие чёрные кожаные куртки и портупеи поверх. Рядом, справа, у каждого лежала фуражка с длинным козырьком и звёздочкой на околыше. Отряды из Иваново-Вознесенска, Кинешмы, Шуи, Данилова и Костромы прибыли под Ярославль одними из первых. Они заняли наиболее важные подступы к городу, блокировали главные дороги и перекрыли вероятные пути дальнейшего распространения мятежа.
Разговор шёл крупный, резкий, темпераментный. Особенно рьяны были ивановец и костромич. Нервно пыхая самокрутками из махорки, веско и тряско стукая рёбрами ладоней, а то и кулаками по столу, они требовали от комитета и штаба решительности и беспощадности.
– Надо, товарищ Бабич, взглянуть наконец-то правде в глаза! – увещевал хриплым баском широколицый, с рыжими усами под круглым носом, ивановец. – Перхуров измотан. У него кончаются боеприпасы, убывают люди. Он с каждым днём слабее! Пора, давно пора наносить главный удар! Иначе и город погибнет, и Перхуров, не ровён час, драпанёт – и поминай, как звали. На моём направлении, собрав хороший кулак и поддержав артиллерией, можно создать перевес и прорваться. И будем мы, товарищи, последними дураками, если не воспользуемся!
– Так, Михаил Андрианович, – склонил голову Бабич и исподлобья обвёл взглядом присутствующих. – Так. А у вас в отряде не убывают люди? Каковы потери на сегодня?
– Тридцать человек, – буркнул ивановец. И тут же снова взвился. – Да разве в наших потерях дело? Да мы готовы и все погибнуть, лишь бы город отбить. А в разрозненных атаках мы только людей зазря кладём, вот и потери! Кулак нужен! Кулак! А мы бьём растопыркой! – и замолк, жадно затянувшись махоркой.
– Верно говорит товарищ Костров! Верно, – поддержал худой, суховатый, с серым лицом и воспалёнными глазами костромич. Голос был высок и задорен. – Так много не навоюем. Нужен решительный общий удар. И, товарищ Бабич, надо же учитывать и настроения в отрядах! Будет ясность – и боевой дух окрепнет. Да он и сейчас силён. Люди рвутся в бой. В настоящий бой. А мы на месте топчемся. Это расхолаживает. Люди не понимают! Но главный удар лучше бы сосредоточить на моём направлении, товарищи. В нашем отряде и людей больше. Многие воевали на Германской. Так что…
– Ты, Клюкин, хоть раз у меня на позициях был? – раздражённо заворчал ивановец. – Не был? Так и нечего умничать. Ты посмотри! – он вскочил и подбежал к карте. – У меня на линии наступления гарь одна, остатки сами дожигаем, чтобы никто за ними не подкрался. Всё просматривается. Избы одни стояли да бараки, сгорело всё к чертям! А у тебя? Капитальные строения, фабричные корпуса, каменные дома… Да это ж крепости, Клюкин, захлебнёшься ты со своей атакой! Не дури ты, Фёдор Иваныч, не смеши людей!
– Ты, Костров, давай полегче! – взвился костромич. – Не очень-то! Дома да корпуса ему не нравятся! Если хорошенько врезать, это будут наши крепости! Наши! И, опираясь на них, весь город очистим! Товарищ Бабич! Нам бы только объединить наши отряды и артиллерией помочь! Сделаем дело!
– Ага. И Клюкина в командиры. Он наделает делов, – ухмыльнулся ивановец.
– А ты, значит, не наделаешь? Если тебя в командиры? – ехидно спросил Бабич.
– Ну, я-то журавлей не ловлю, Константин Александрович! И крепостей штурмовать не зову! Есть у Перхурова слабое место. По нему и предлагаю ударить, – горячо затараторил ивановец. – И если меня поддержат другие отряды… То я взял бы на себя ответственность…
– Ты взял бы… – медленно и раздумчиво перебил его Бабич. – Ясно. И ты взял бы, Фёдор Иванович?
– Ну, если будет надо… – нервно повёл плечами костромич.
– А вы, Сергей Поликарпович? – обратился Бабич к командиру Даниловского отряда.
– Как сказать… Трудно так-то, нахрапом, – добродушно улыбнулся даниловец, пожилой дядька с морщинистым, щедро прожаренным солнцем лицом. – Мы ж люди неучёные, а беляки хитрые. Устроят нам ловушку, как вон недавно конников заманили… Знаете? Отряд человек в двадцать заманили в переулок да и постреляли с крыш вчистую! Нет. Не взялся бы. Образования недостаёт.
– Умный ты, Сибирцев. Осторожный, – иронично покачал головой ивановец. – А невелика умность понять, что созрели люди! Кипят! Готовы драться насмерть! Тут, товарищи, всё и дело, что вот он – порыв. Наука наукой, но и это упускать нельзя! А пока мы сидим да умничаем, наши пушки город утюжат!
– Порыв, говорите? Боевой дух? Оч-чень интересно! – высоким голосом, насмешливо и трескуче, как старый попугай, проговорил Ленцман. Все вздрогнули. Полковой комиссар поднялся со стула во весь свой невеликий рост. – Молодцы! Герои! – с хрипотцой и нервным подрагиванием добавил он. – Но у меня есть несколько возражений, товарищи, – вдруг мигом успокоился он и заговорил ровно. – Вот они. Это донесения из отрядов.
Ленцман подвинул к себе соединённые скрепкой мятые бумажные листки. Поправил очки и, приглушив голос, стал скучно и монотонно читать: