Волжское затмение
Шрифт:
– Война… – глухо проговорил Агафангел и встряхнул головой. Пряди седой бороды рассыпались по чёрной рясе морозными разводами. Митрополит задумчиво собрал их в кулак. Помолчал.
– А как долго вы намерены удерживать город, Александр Петрович? – тихо спросил он.
Перхуров закусил губу. Этот вопрос для него тоже был болезнен и неприятен. Но надо было отвечать.
– Обстановка сложная, владыка. И для нас очень невыгодная. Наступательных действий мы вести не можем, нет на это сил. Только оборона. Силы осаждающих намного превосходят наши, но у них нет ни должной выучки, ни опытных командиров. Артобстрелы, конечно, жестоки, но они не приносят нам большого вреда. От них более страдает мирное население. Ярославцы проявляют чудеса выдержки, владыка, и я благодарен им…
Митрополит вздрогнул и сочувственно взглянул на Перхурова.
– Так вот. Всё это вместе позволяет мне надеяться, что мы выстоим. До подкрепления из Рыбинска. А затем и до подхода фронта от Казани. Кроме того, нам обещана помощь от союзников, – завершил Перхуров и перевёл дух, чувствуя, однако, что сотрясал воздух понапрасну. Зато неподалёку, высоко над Пробойной, взаправду тряхнул воздух шрапнельный снаряд. Резкий оглушительный хлопок ударил по ушам. Засвистели, защёлкали по крыше осколки. Качнулось пламя в керосиновой лампе.
– А собственных ваших сил надолго ли хватит? – чуть поморщился Агафангел.
– Дней на десять, – пожал плечами Перхуров и вздохнул. – Владыка, мы делаем всё, что в наших силах. И ваша поддержка неоценима для нас. Ведь несмотря ни на что церковь для многих людей остаётся важным ориентиром, светом в пути. Вместе мы непобедимы. И я надеюсь на ваше… – Перхуров замолк, мучительно подбирая нужные слова. Не хотелось атаковать в лоб. Слишком упрям старик. Упрям и своенравен.
– Понимание и благословение? – спросил, не дожидаясь, митрополит. Покачал головой. Пожевал сухими губами. – Вы знаете, Александр Петрович, мне очень понравились ваши слова о свете в пути. И очень бы не хотелось, чтобы этот свет вёл к ложным целям и сиюминутным выгодам.
– Позвольте оспорить, – поднял руку Перхуров. – Я вовсе не считаю свои цели ложными. А выгоды… Выгода у нас, судя по всему, только одна. Погибнуть первыми. И если не Россию, то хоть честь свою спасти…
В глазах митрополита снова промелькнуло горестное сочувствие.
– Понятие чести для многих настолько размыто, господин полковник, что смыкается с гордыней. Особенно, когда первыми гибнут невинные люди. Вы человек убеждённый, и для вас ваши цели праведны. Это достойно уважения. И, по логике, я, казалось бы, должен поддержать вашу борьбу и ваше воинство. Именно это было первым движением моей души. Но есть ещё и разум. А он ясно говорит, что без немедленной поддержки со стороны ваша борьба обречена. Вы сами сейчас сказали мне это. И платой за это будет уничтоженный город и тысячи жизней. Русских жизней. Сознавая это, я не могу встать на вашу сторону, – и, сказав это, митрополит снова улыбнулся. Скупо. Но обезоруживающе.
– Хорошо, владыка… – едва удерживаясь от ядовитой иронии, проговорил Перхуров. – Хорошо. А если бы вы были уверены в нашей победе, вы благословили бы нас?
– А дело вовсе не во мне, господин полковник. Скажите лучше, видите ли вы спасение России на тех путях, на которые пытаетесь её вернуть? – выжидающе взглянул на него Агафангел. – Благословит ли Бог усугубление братоубийства и взаимного кровопролития даже в случае вашей победы? И дано ли мне право ставить церковь на одну из сторон? Вы можете ответить мне на это?
И в наступившей тишине отчётливо послышался отдалённый трясущийся гул разрывов.
– Мы исходим из того, владыка, что, сохранись большевики у власти, жертв будет неизмеримо больше. Погибнет церковь, погибнет Россия, в конце концов. А послушать вас, так получается, будто мы начали всю эту смуту. Будто мы учинили эту позорную революцию. Будто мы убиваем и морим голодом людей…
– А вы этого не делаете? – улыбнулся митрополит. – Позвольте напомнить вам, полковник, что войну в этот город принесли вы. И главный спрос за это – с вас. Не на земле, так там, – и Агафангел возвёл глаза к потолку.
Перхуров провёл дрожащими пальцами по саднящим глазам и устало улыбнулся. Нет. Ничего с ним не сделать. Ничего. Да и надо ли, в конце концов…
– Наши позиции, владыка, во многом расходятся, – примирительно, на тяжёлом вздохе ответствовал он. – Вряд ли мы с вами договоримся. Жаль. Но позвольте и вам напомнить, что ещё в январе патриарх Тихон объявил большевикам анафему. И странно, что этот факт ни к чему вас не обязывает. Не думаю, что в случае нашей победы патриарх одобрит вас. Не думаю…
И добрая, всепрощающая улыбка вспыхнула в ответ на лице митрополита.
– А я об этом не думаю вовсе. Я стар, и думаю о спасении собственной души, отнюдь не ангельской, несмотря на церковное имя. Да, нам, похоже, не суждено договориться. Вы мыслите военными категориями, что для вас, боевого офицера, вполне естественно. А я – священнослужитель. И мои категории – это человеколюбие и христианское богопочитание. И в мире, и в войне. Я понимаю, как важна для вас поддержка церкви. Но поймите и вы, что попытки перетянуть на свою сторону Бога, сделать его оружием в братоубийстве – крайне греховны и заведомо обречены, – и Агафангел увещевающе покачал головой.
– Понимаю, понимаю, владыка, – иронически проговорил Перхуров. – Среди крови и грязи остаться в белых перчатках и рассуждать о совести и нравственности – это весьма красиво и почтенно. Но учтите, что в минуты крайнего ожесточения таким надмирным судьям достаётся в первую очередь. И очень больно.
– А я, Александр Петрович, как и вы, выполняю свой долг. Только и всего, – и неведомый, ровный свет будто озарил изнутри лицо митрополита. – Но довольно риторики. Я сам, лично отслужу молебен в Успенском Кафедральном соборе.