Волжское затмение
Шрифт:
– Братья Лундины. Иван и…Георгий, – чуть помешкав, поворошив какие-то листки в картонной папке, ответил Сапегин. – Мародёрство. Выносили вещи из квартиры…
Перхуров шагнул к арестантам.
– Ну? Вас спрашиваю, братья Лундины. Что выносили из квартиры? Отвечать! – резко проговорил он.
– Да мы… Это… Ведро там взяли. Воду таскать… – дрожащим, срывающимся голосом пролепетал старший. – Наш-то дом сгорел… А без воды хана. Жратву искали, да ведь… Кто ж оставит-то! Ну, Егорка одеяло ватное захватил ещё… На подстилку… – тут он замолк и отвернулся.
– Молодцы, нечего сказать! Сопли до колен, а уже мародёрствуете! Сук-кины сыны! – раскатисто, как перед целым полком, рявкнул Перхуров. Конвоиры и арестанты вздрогнули и отшатнулись.
– Сапегин, – тихо обратился он к стоявшему рядом прапорщику. – Какого чёрта, они же несовершеннолетние. Завтра весь город заговорит, что мы тут детей расстреливаем. Значит, так. Лундиным расстрел отменить, пусть постоят и посмотрят. Им хватит. И к чертям собачьим отсюда. На все четыре стороны. А эти? – кивнул он на троих мужиков. Те, сутулясь, исподлобья глядели на офицеров тяжело и ненавидяще.
– Мародёрство, грабёж, большевистская агитация, господин полковник. С отягчающими… – покачал головой Сапегин.
– Без изменения. Выполнять, – поморщился Перхуров и махнул рукой.
– Слушаюсь!
И подгоняемые конвоем арестанты побрели в дальний угол двора. Туда же с винтовками за плечами быстро прошагали пятеро бойцов из комендантского взвода.
– Как же… Куда же… Ваше благородие! Их…убьют? Убьют?! – предобморочно, одними губами, лепетала мать. Она стояла, прижавшись к стене банковского дома, будто распластавшись на ней.
– Нет, – качнул головой Перхуров.
Женщина схватилась за грудь и облегчённо вздохнула. Но тут же опять встрепенулась.
– Спасибо… Спасибо, ваше благородие… Но… Но куда их?
“А в ноги больше не падает. И не рыдает. И благодетелем не зовёт. Волшебная сила добра…” – зло подумалось Перхурову.
– А ты, мамаша, хочешь дёшево отделаться? – грозно глянул он на неё. – Как бы не так! Пусть поглядят, что с ними будет, если они ещё хоть раз возьмут чужое! Не ты, так мы воспитаем! Всё. Кончен разговор. Караульный! Вывести за ворота!
Через полчаса у него была назначена встреча с немецким лейтенантом Балком. Если можно назвать это встречей. Лейтенанта доставят сюда под конвоем. Все опасения относительно немца подтверждались одно за другим со скучной последовательностью и точностью. А Перхуров до сих пор не знал, как с ним быть. Устранять – несмотря на явные к тому показания – совсем не хотелось. Вовсе не из милосердия. Просто это ничего не изменит. Среди пленных немецких офицеров найдётся другой такой же: наверняка это у них предусмотрено. И начинай потом сначала … Нет. Лучше иметь дело с хорошо знакомым противником. О котором знаешь почти всё. Балк ещё пригодится. Может, и сослужит ещё службу, когда придётся совсем туго.
– К вам лейтенант Балк, господин полковник! – застыл в дверях адъютант.
– Пригласить немедленно!
Торопливый перестук сапог адъютанта сменился лёгким, размеренным мягким поскрипыванием, и в дверях показался Балк. На нём был всё тот же серый шерстяной костюм и ярко начищенные чёрные полуботинки. Он вежливо склонил голову и принуждённо улыбнулся Перхурову. Лицо было усталым и напряжённым. Видно было, что немец бодрится из последних сил.
– Здравствуйте, господин полковник, – медленно, будто разбирая по слогам, произнёс он. – Чем могу служить? Что это за срочность? Случилось что-то?
– Здравствуйте, господин лейтенант, – так же настороженно улыбнулся в ответ Перхуров, изо всех сил стараясь угадать его истинное состояние и настроение. – Кое-что случилось. И возникла надобность задать вам кое-какие вопросы. Да вы присаживайтесь. Вот стул, прошу вас.
Сверкнув стальными глазами, Балк осторожно, как на гвозди, опустился на краешек массивного стула.
– Благодарю вас. Здесь гораздо комфортнее, чем там, в гимназии. Вы хорошо устроились, господин полковник, – по-прежнему натянуто улыбнулся он. Но Перхуров будто не заметил этого.
– Меня, господин Балк, очень беспокоит то, что ваши люди шастают по ночам на ту сторону, за Которосль. Странно, что на это наплевать вам. Вам, отвечающему за них перед Германией. Объясните мне. Я не понимаю, – голос полковника прозвучал спокойно, но грозно.
Балк спокойно взглянул ему в глаза, достал папиросу и, не спрашивая позволения, закурил. От спички. Зажигалки на этот раз при нём не было.
– Вы, видимо, плохо знаете… местные особенности и предыдущую обстановку, господин полковник, – покачал он головой и плавно, как кистью, повёл в воздухе дымящей папиросой. – Да, вы же не ярославец. Дело в том, что наши военнопленные жили здесь вполне вольно. Многие жили не в Спасских казармах, как положено, а в городе. Кто-то и на той стороне. Работали там. У многих там знакомые… Мы привыкли, прижились в Ярославле. И вдруг вы. Трудно отвыкать, господин полковник. Вот и ходят. Я это, конечно, запретил: очень опасно, могут убить, но моя власть… Сами понимаете! – и лейтенант широко развёл руками.
– Понимаю. Дело не в этом. Та сторона в руках красных. Оттуда нас обстреливает артиллерия. Вы хорошо об этом знаете, лейтенант, – и тёмные, навыкате, глаза Перхурова пристально уставились на немца из-под низкого хмурого лба. – Огонь этот вовсе не так беспорядочен, как может показаться. Поневоле задумаешься – кто же его корректирует? Не хотелось бы возводить напраслины, господин лейтенант, но мне это очень не нравится. Что скажете?
Что-то переменилось в Балке. Он перестал улыбаться, загасил в пепельнице окурок и весь собрался, готовый отражать атаку. В глазах промелькнуло лёгкое беспокойство. Перхуров уловил это и перешёл в наступление.