Восьмой дневник

Губерман Игорь Миронович

сомнение во многом очевидном

равняет мудрецов и идиотов.

* * *

Россия – крайне странная страна,

всё вывихнуто, всё неоднозначно,

в её судьбе и Бог, и сатана

играют одинаково удачно.

* * *

В том беда, и всем она видна,

что во времена преображения

мигом поднимаются со дна

жуткие продукты разложения.

* * *

Все мифы, сколько б их ни плавало,

про

пустяки молчат пустейшие:

что очень часто слуги дьявола

по виду – ангелы чистейшие.

* * *

Когда свирепствуют стихии,

мы в ужасе, а не в обиде,

нельзя сказать: они плохие,

они – природа в чистом виде.

* * *

Мы вряд ли Бога раздражаем

своей надеждой на него:

в нём ведь ни капли нет того,

что мы себе воображаем.

* * *

На складе памяти моей

наклейки есть на многих ящиках:

«Не трогай прошлое, еврей, –

отравишь радость настоящего».

* * *

Я всегда удивляюсь тому,

что по тайной какой-то причине,

но сиденье в табачном дыму

жажду выпить рождает в мужчине.

* * *

Я перечёл вагон литературы,

умел я устно кружево плести;

я мог бы стать носителем культуры,

но я ленился что-нибудь нести.

* * *

Вчера заговорили про французов –

была какой-то крупной битвы дата, –

и ясно вдруг я вспомнил, как Кутузов

держал со мной совет в Филях когда-то.

* * *

Живу теперь малоподвижно

и даже чуть иллюзионно,

то есть компьютерно и книжно,

а также телевизионно.

* * *

Забавно думать о порядке,

который в мире вдруг узрел:

я мелкий овощ с Божьей грядки

и, кажется, уже созрел.

* * *

В течение российского террора,

помимо обрушения морали,

помимо боли, горя и позора,

ещё и наши гены обокрали.

* * *

Светло и уютно старение,

когда бы не призрак опасности:

старение – это прозрение

своей пустоты и напрасности.

* * *

Пускай неверно упрощение,

но мне понятней то, что проще:

вражда к евреям – ощущение,

над ним не властен разум тощий.

* * *

Количество грёз и мечтаний – бесчисленно,

способны реальность они победить:

я стольких девиц обеременил мысленно,

что многие запросто могут родить.

* * *

Когда весь мир на миг затих

и

тишина звучит, как нота, –

явился, значит, новый стих

у пожилого идиота.

* * *

Давно я водку пью, а не вино,

давно курю, на баб ещё кошусь,

а что помру, я понял так давно,

что этого уже и не страшусь.

* * *

Воспроизводство населения

и обрюхачиванье девушек

волнует наше поколение

уже как бабушек и дедушек.

* * *

Как эхо шумного витийства

о гуманизме и терпимости,

повсюду множатся убийства

без никакой необходимости.

* * *

По всем сегодняшним итогам

я нервом чувствую сердечным:

Господь ютится в том немногом,

что в нас осталось человечным.

* * *

Весьма люблю поспать я днём,

и нежен сон мой в мире грубом;

ложусь потрескавшимся пнём,

а просыпаюсь – юным дубом.

* * *

Намерен так и жить я до конца:

ничуть не погружаясь в иудейство,

подъятой рюмкой славлю я Творца,

нисколько не забыв Его злодейства.

* * *

Теперь я даже думаю с одышкой:

поспорив чуть, устало затихаю,

а если посижу над умной книжкой,

то вообще неделю отдыхаю.

* * *

Творец создал так много тварей,

своим потворствуя фантазиям,

что меркнет звёздный планетарий

перед земным разнообразием.

* * *

Царит сейчас в умах сумятица

почти у всех, почти повсюду,

и потому заметно катится

наш мир к распаду или к чуду.

* * *

Выцвело цветение заката.

Сумерки опасливо ценя,

я всё время помню, что когда-то

был рассвет и полдень у меня.

* * *

К большому наплыву хороших людей

мир Божий ничуть не готов,

нуждаясь в обилии сук и блядей,

мерзавцев, говна и скотов.

* * *

Мечта пьянит, как алкоголь:

толкут евреи воду в ступе,

чтобы вернуть в солонку соль,

уже растаявшую в супе.

* * *

Прозрениям души я очень верю

и голос её часто слышу вещий:

за запертой от нас незримой дверью

творятся удивительные вещи.

* * *

Весь мир окутан пасмурными тучами,

однако же под бой чужих курантов

зацикленность на русском злополучии

томит русскоязычных эмигрантов.