Я боялся - пока был живой
Шрифт:
Для убедительности своих серьезных намерений она звонко шлепнула дубинкой по ладони.
Арнольдик послушно положил пистолет на стол и отошел обратно, держа руки над головой.
Тетя Катя подошла к двери на улицу, и заперла ее. Дернув для верности ручку на себя, она удовлетворенно хмыкнула и пошла на нас, по дороге сграбастав лапищей пистолет со столика.
– А ну, жмурики!
– рыкнула она.
– Быстро встать носом к стене и не рыпаться! Двери на улицу - бронированные, заперты на сейфовские замки,
– Помилуйте, тетя Катя!
– попробовал я пустить в ход все свое неотразимое обаяние.
– Какие же мы жмурики? Мы вполне живые существа мужского пола, в чем готовы предъявить доказательства, и нам обидно слышать про себя от женщины...
Любая другая женщина на ее месте, не устояла бы перед моим шармом и обаянием, но она все это, и меня самого в том числе, проигнорировала.
– Я вот сейчас как врежу тебе, балабон, по твоим мужским признакам! замахнулась на меня тетя Катя дубинкой-демократизатором.
Я съежился в комочек в предчувствии неотвратимости удара, и у меня, кажется, по-настоящему отнялись ноги. И не только ноги.
– Уважаемая, пока вы будете изготавливать из моего друга отбивную, ваши друзья, или сослуживцы, превратятся в шкварки. Вы слышали, как шипело?
– вмешался отважный Арнольдик.
– А вверенное вам под охрану имущество превратится в угольки, да оно уже и превращается. Так что придется вам, уважаемая, оплачивать и ремонт помещения, и компенсацию семьям поджаренных...
– Ты что, сдурел, дед?!
– взвилась тетя Катя.
– Это кто же меня заставит платить и за что?!
– Кто нанял вас на работу, тот и платить заставит, вы же охранять поставлены, - невозмутимо отозвался Арнольдик.
Тетя Катя, засунув дубинку за ремень, пошла косолапо и вразвалку, но быстро, по коридору.
– Что будем делать?
– тихо спросил Арнольдик.
– А что делать? Разогнать коляску и на первой космической идти на таран дверей!
– с готовностью выкрикнул я, хватаясь за рычаги.
Арнольдик почему-то вздохнул и постучал меня по лбу костяшками пальцев, наверное, хотел успокоить, а возможно, проверял прочность. Вздохнул еще раз и заявил:
– Нет, так не пойдет. Это все равно, что с вилами на паровоз бросаться.
Я глубоко задумался.
– Ключ!
– воскликнул Арнольдик над самым моим ухом.
Пока я просыпался, пока сообразил, что он хотел этим сказать, Арнольдик уже развернул мою коляску в противоположную сторону, и разогнал, как сумел.
Мимо меня замелькали стены коридора, сливаясь в одну сплошную линию. Я зажмурил глаза и сжался опять в комочек, в ожидании удара об стену. К горлу подкатила тошнота...
В наступившей темноте я слышал только усердное сопение Арнольдика, шорох колесных шин и удары собственного сердца.
И вот - удар!!! Я лечу головой вперед, и попадаю во что-то мягкое. Я открываю глаза и вижу, что лежу на тете Кате, которая потеряла сознание, сбитая моей коляской.
Арнольдик быстро подхватил выпавший у нее из руки универсальный ключ "самоход" от всех дверей в помещении, бросил рядом с ней ключи от кабинетов, которые нес с собой, помог мне вскарабкаться на коляску, и мы помчались в обратном направлении.
Остановились мы только у самого выхода. Арнольдик трясущимися от напряжения руками пытался открыть двери, но у него ничего не получалось: ключ скользил, не попадал в замысловатую замочную скважину, потом плохо поворачивался, наконец дверь открылась, но именно в этот момент за нашими спинами раздалось:
– Стоять, как стоите! Руки вверх! Отойти от дверей! Руки не опускать! Головы не поворачивать!
Это, конечно же, была тетя Катя.
Арнольдик развернул коляску, повернув меня лицом к тете Кате, а сам медленно стал отступать, выкатывая коляску, за двери.
Тетя Катя шла прямо на нас, выставив перед собой пистолет, который мы позабыли забрать у нее.
Арнольдик рванул застрявшую коляску, мы уже выкатывались за двери, когда я заметил, что она поднимает пистолет. По ее наглому взгляду я понял, что она выстрелит. Но я ошибся: она не выстрелила.
Я выстрелил первым.
Тетя Катя сразу же захромала, захромала, и остановилась, удивленно оглядываясь: нога ее, оторванная пулей, улетала по коридору, провожаемая печальным взглядом тети Кати, так к ней привыкшей.
Мы вылетели на улицу.
Сколько и куда мы мчались - я не знаю, не помню. Может быть, три минуты, может быть, тридцать три года.
Мы промчались, как ветер, вдоль широкого и бесконечного проспекта, свернули на брусчатку, колеса запрыгали, а Арнольдик споткнулся. Споткнулся - и выпустил из рук мое кресло.
Я оглянулся: Арнольдик, лежа на мостовой, отчаянно жестикулировал мне, пытаясь подняться. Я успокаивающе помахал ему рукой, мол, все в порядке, и нажал ручной тормоз...
Тормоз не сработал! Коляска, набирая скорость, мчалась под уклон. Зубы уже не стучали - они просто грохотали. Грохотали и сыпались на мостовую, пока она не кончилась.
Потом они сыпались на гравий, потом просто на тропинку.
Потом, как-то сразу, закончилась и тропинка...
Открылся чудесный вид на город: плавно текла Москва-река, сияли купола соборов, а подо мною суетились крошечные человечки, и почему-то показывали на меня пальцами.
И только тогда я осознал, что подо мной нет никакой почвы!
А прямо на меня стремительно надвигался, выпучив глаза и страшно надув щеки, словно у него изо рта горн украли, бронзовый Петр, державший штурвал и по большому кокосовому ореху за каждой щекой...