Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

НЕКРОЛОГ

Перевод В. Микушевича

И я умру, как многие другие. Разравнивают грабли пашню лет, Вписав меня в комки земли сухие. Бездетная, умру я в дни глухие, Устало глядя лысым тучам вслед, Раскинув руки… Никакого эха. Я кончилась. Была — и нет меня. Движенью городскому не помеха, На перекрестке нищий, словно веха. Худые горсти… Лишь на склоне дня Упало в шляпу солнце, как монета. Картошки за него не продадут. А я сыта и в холоде согрета. Страсть, ярость, гнев бушуют морем где-то, Чтобы шумела раковина тут. Да, прахом стану я, на все согласным, Вы, соль земли, и после смерти — соль. Торгаш с глупцом — в довольстве безучастном, А вы безмолвно ждете в свете красном, Неумолимо тихие, как боль. На бледных пальцах ржавчина

решетки. У скольких нож под сердцем не погас. С добычей вор, у идиотов — плетки. Меня растопчут грязные подметки. Я прах, и все-таки я знала вас. Была я вашим зеркалом увечным. Лелеял вас мой слишком хрупкий лик. Ах, что я вам, и в смерти безупречным, Вам, вашим дням неизгладимо вечным, Тогда как я — песчинка, проблеск, миг? Я — глина, я — податливое тленье. У вас в руках я форму обрела. Что вам я в строгом вашем отдаленье, Что сердце вам и все мои моленья, Что губы вам и вся моя хвала!

ПЕТЕР ХУХЕЛЬ

Петер Хухель(род. в 1903 г.). — Дебютировал в 20-е годы; стихи, написанные при нацизме, опубликовал лишь в 1948 г. Был солдатом вермахта; советский военнопленный; затем принимал активное участие в культурном строительстве в ГДР. В 1949–1962 гг. — главный редактор журнала «Зинн унд Форм» (ГДР). В 60-х годах отходит от общественной деятельности, печатается в основном в ФРГ. С 1971 г. живет в Италии. Лучшие стихи поэта собраны в книге «Шоссе, шоссе» (1963).

ЛЕНИН В РАЗЛИВЕ

Перевод Г. Ратгауза

Северным летом в зеленой осоке Озеро спит. И утренний сон Белым туманом, чистым и строгим, От шелеста зыбкой листвы охранен. Чайка, пугаясь собственной тени, Чертит спросонья крылом над водой, Здесь, в первозданном уединенье, Где обнялись береза с ольхой, Здесь, у воды туманного края, Здесь, в шалаше, у туманных озер, Жил он, как будто бы лес охраняя. Были с ним чайник, пила и топор. Сумрачной ранью, северным летом, Ездил сюда петроградский гонец. Тот, кто скрывался в прибежище этом, Ведал все тайны умов и сердец. Он властно правил ходом времен. Еще заалеть заря не успела (Мудрый умеет время ценить, И любит свое одиночество он), — Он прял своих мыслей упорную нить, Писал, и камыш сухой то и дело Бросал он в костер, и спокоен был взгляд. Он ежился, зябко на руки дыша. …Росисто белеет стена шалаша, Озерные заводи тускло блестят. Он жил заодно с водою и лесом. Под старыми ивами, как под навесом, Укрывшись от солнца, писал он в тени. Тетради он клал на широкие пни. Крестьянин, который поблизости жил, Собрался косить луговую отаву. И девять дней от зари до зари Он с ним заодно выкашивал травы, Работал не хуже, чем все косари: Он сено косил, потом ворошил, Потом для просушки он слеги сложил. Без устали острой косой он махал, И не было дела желанней и краше: Коровы без сена и дети без каши Совсем отощали, народ голодал. Облачком смутным растаяло лето, Гром отгремел, начались холода. И пеленой молочного цвета К ночи до глаз закрывалась вода. Ночь была зябкой, но он не продрог. Не замечая, что чай его стынул, Березовый сук он к огню пододвинул И глаз от огня отвести он не мог. Воронежский пахарь с сохой деревянной, Рыбак в своей куртке, дырявой и рваной, Таежник, ловивший зверей в западню, — Вся Россия стекалась к лесному огню. Они ни читать, ни писать не умели, Но в эти недели в просторах страны Те мысли, что высказал Ленин в апреле, Повсюду летели, всем были ясны. А озеро вздулось под черным дождем, Грозя затопленьем раскидистой иве, Собранью деревьев над зеркалом вод. Как в Ясной Поляне, в именье своем, Граф беседовал с богом, так Ленин в Разливе Беседовал с теми, чье имя — народ. Неласково хмурились дни сентября, Но сено убрать позволяла погода. Крестьянин пришел, потоптался у входа, В шалаш заглянул, — не застал косаря. Коса, обвязанная соломой, Лежала в сухом и укромном углу, Висел котелок на рогуле знакомой. Крестьянин зачем-то потрогал золу… И долго кричал и звал крестьянин. Простор откликался, сыр и туманен, Да гуси летели в тумане сыром, Печально шумели, махая крылом.

*

Так здравствуй, Октябрь! Звездой путеводной Ты светишь народам и ночью и днем. Когда мы встречаем твой день благородный И праздничный стол украшаем вином, И крупные, красные яблоки ставим, И мир, охранивший селенья, мы славим, Нам вспомнится эта глухая пора, — Камыш приозерный, холодное лето, Когда он при звездах вставал до рассвета, Далекое пламя ночного костра.

ШОССЕ, ШОССЕ, ШОССЕ

Перевод А. Ларина

Затравленные закаты Катящихся в пропасть лет! Шоссе, шоссе, шоссе. Шлагбаумы бегства. Шинный

след на полях, В багровое небо Глядящих глазами Подыхающих лошадей. Ночи. Харкотина в легких, Беглецов неживое дыханье, Выстрелы Прямо закату в висок. Из поломанных ворот Ветер беззвучно пеплом швырял, Зарево Темноту угрюмо жевало. Мертвецы, Распластанные на рельсах, Сдавленный крик, Будто удар по ногтю. Черный, Гудящий бинт копошащихся мух Врачевал им раны — Пока под полуденным солнцем Гулкою поступью двигалась смерть.

ОКТЯБРЬ

Перевод А. Ларина

Октябрь, и тяжек мед последней груши, Дозревшей до броска к земле, И лижет мух в паучьем плюше Последний свет в белесой мгле — Он зелень клена медленно сосет, И перепончатые листья, Варясь в лучах клубящихся высот, Становятся мертвей и мглистей. Все умирает в приторном вине, В пурпурной георгинной мари, Пока не вздрогнет ласточка во сне, Поняв, что свет опять в ударе, Пока не слущат сытые полевки Орех последний на обед И бурой россыпью, в обновке, Из тьмы не вынырнут на свет. Октябрь, и раздобревшую корзину В набухший подпол волокут, И сад, трудолюбиво гнущий спину, В лохмотья ветхие обут. И свет в белесом паутинном плюше Разлегся в неге и тепле, Чтобы помочь последней груше Осенний смак отдать земле.

ПАМЯТИ ПОЛЯ ЭЛЮАРА

Перевод Г. Ратгауза

Свобода, моя звезда, Не внесенная в звездные списки, Еще над рыданьями мира Незримая, Ты мчишься уже Над рубежами времен, Я знаю, что ты — в дороге, Моя звезда.

АЛЬБРЕХТ ГАУСГОФЕР

Перевод В. Левика

Альбрехт Гаусгофер(1903–1945). — Не был профессиональным литератором. Ради антифашистской деятельности отказался от блестящей карьеры одного из ведущих геополитиков «третьего рейха». Был схвачен гестапо и позже расстрелян в тюрьме Моабит по подозрению в причастности к неудачному покушению на Гитлера 20 июля 1944 г. Стихи из чудом сохранившейся тетради «Моабитских сонетов» написаны в ожидании казни.

«Когда почуял деспот Ши Хуан-ди…»

Когда почуял деспот Ши Хуан-ди, Что ополчиться на него готово Духовное наследие былого, Он приказал смести его с пути. Все книги он велел собрать и сжечь, А мудрецов — убить. На страх народу Двенадцать лет, властителю в угоду, Вершили суд в стране огонь и меч. Но деспоту настало время пасть. А те, кто выжили, учиться стали, И мыслили, и книги вновь писали. И новая пришла на смену власть. Китай расцвел. И никакая сила Ни мудрецам, ни книгам не грозила.

СТОРОЖА

Блюстители, приставленные к нам, Ребята превосходные — крестьяне. Их вырвали из сельской глухомани, Чтоб кинуть в дикий городской бедлам. Для них связать два слова — тяжкий труд. И лишь порой прочтешь в немом их взоре Вопрос о тяжком всенародном горе, Которое в сердцах они несут. Они с востока, с берегов Дуная, Где все успела разорить война. Мертвы их семьи, выжжена страна. И ждут они — придет ли жизнь иная? Их узниками сделали, как нас. Прозреют ли они? Пробьет ли час?

ВОРОБЬИ

Порой моя тюремная решетка Приманивает с воли двух гостей: То уличный задира воробей И с ним его пернатая красотка. У них любовь: то споры, то смешки, То клювом в клюв — и как начнут шептаться! Соперник и не пробуй подобраться, Конфликт решится битвой, по-мужски. Как странно здесь, в цепях, в тюремной щели, Глядеть на них, свободных! Но за мной Следит глазок блестящий и живой — Чирикнули, вспорхнули, улетели. И вновь один я, вновь гляжу в окно… Зачем мне птицей быть не суждено!

КРЫСИНЫЙ ПОХОД

Лавиной крысы движутся к реке, Несчастную страну опустошая. Вожак свистит — и, точно заводная, Вся стая дергается при свистке. Уничтожают житницы и склады, Кто шаг замедлит — стиснут, понесут. Упрется — закусают, загрызут. Идут к реке — и нивам нет пощады. По слухам, кровью плещет та река. Все яростней призывы вожака, Все ближе цель — вот запируют вскоре! Истошный визг, пронзительный свисток, Лавина низвергается в поток, — И мертвых крыс поток выносит в море.