Базар житейской суеты. Часть 3
Шрифт:
Изъ расказовъ мистера Седли на борд купеческаго корабля, становилось очевиднымъ для всхъ и каждаго, что онъ уже не первый разъ въ своей жизни встрчался съ знаменитымъ Корсиканцемъ; и что онъ даже чуть не взялъ его въ плнъ при гор Сен-Джона. У него вертлись на язык тысячи военныхъ анекдотовъ. Онъ зналъ позицію каждаго полка, и взаимныя потери обихъ армій. Онъ не думалъ запираться, и даже утверждалъ положительно, что самъ принималъ весьма дятельное участіе въ этихъ побдахъ, потому-что находился безотлучно при англійскомъ войск, и привозилъ депеши для герцога Веллингтона. Онъ описывалъ, что герцогъ длалъ и говорилъ въ каждый моментъ критическаго дня ватерлооской битвы, съ такимъ точнымъ и яснымъ знаніемъ всхъ мыслей, чувствъ и поступковъ его свтлости, что не могло быть и тни сомннія, что мистеръ Джой присутствовалъ лично въ тотъ день при особ знаменитаго вождя. Имя его, правда, никогда не упомналось въ публичныхъ документахъ, относившихся къ побд, но это собственно произошло оттого, что его, какъ довренную особу при герцог, не допустили въ ту пору дйствовать съ оружіемъ въ рукахъ. Продолжая такимъ-образомъ расказывать обо всхъ этихъ подробностяхъ, мистеръ
Векселя, данные Ребекк за покупку двухъ несчастныхъ рысаковъ, были выплачены сполна, и безъ всякихъ отговорокъ, агентомъ мистера Джоя. Онъ никогда не заикался ни полсловомъ объ этомъ знаменитомъ торг, и никто не знаетъ заподлинно, что сталось съ этими лошадьми, и какимъ-образомъ мистеръ Джой отвязался отъ нихъ, или отъ мосье Исидора, своего бельгійскаго слуги. Мы знаемъ однакожь, что мосье Исидоръ осенью 1815 года продалъ на валеньенскомъ рынк срую лошадку, принадлежавшую вроятно Джою.
Лондонскіе агенты Джоя получили приказаніе выдавать ежегодно родителямъ его, въ Фольгем, по сту-двадцати фунтовъ, и эта сумма составила главнйшій источникъ дохода для несчастныхъ стариковъ. Мистеръ Седли, повидимому, не падалъ духомъ; но вс его спекуляціи и расчеты посл банкротства ршительно неудавались. Онъ пробовалъ торговать виномъ, углями, длался комиссіонеромъ разныхъ обществъ; но ни угли, ни вино, ни комиссіи не поправляли разстроенныхъ длъ. Предпринимая какую-нибудь новую торговлю, мистеръ Седли печаталъ великолпныя объявленія, разсылалъ ко всмъ друзьямъ и знакомымъ блистательныя программы, заказывалъ новую мдную дощечку для своихъ дверей, и говорилъ въ пышныхъ выраженіяхъ о несомннной надежд скораго обогащенія. Но фортуна уже никогда не возвращалась къ слабому старику. Старинные пріятели и друзья, одинъ за другимъ, оставили банкрота Седли, и никто не обнаруживалъ особаго желанія покупать у него дорогіе угли и прескверное вино. Каждое утро продолжалъ онъ ходить въ Сити; но изъ всхъ существъ въ мір, одна только жена его еще врила, что у него тамъ важныя дла на бирж. Къ обду возвращался онъ домой, и по-вечерамъ неизбжно отправлялся въ клубъ или трактиръ разсуждать на досуг о ежегодномъ бюджет Трехъ Соединенныхъ Королевствъ. Весело было слушать, какъ старикъ ворочалъ тысячами мильйоновъ, сводилъ дисконты, ажіо, и говорилъ о томъ, что подлываетъ баронъ Ротшильдъ, и какъ идутъ длишки у братьевъ Берингъ. И обо всхъ этихъ вещахъ разсуждалъ съ такою удивительною смлостью, что вс обычные постители клуба (аптекарь, гробовщикъ, обойщикъ, архитекторъ, приходскій писарь и мистеръ Клеппъ, старинный нашъ знакомый) начинали питать невольное уваженіе къ старому джентльмену.
— Да, господа, бывали на моей улиц праздники — да еще какіе! неизбжно говорилъ онъ всмъ и каждому, кто присутствовалъ въ общей зал. Оно, впрочемъ, если сказать правду, мы знаемъ и теперь; гд раки то зимуютъ. Сынъ мой, судари мои, президентствуетъ, въ настоящую минуту, въ Бенгаліи, въ качеств главнаго судьи при Рамгунг, и получаетъ, съ вашего позволенія, четыре тысячи рупій ежемсячнаго дохода. Дочь моя ужь давно бы могла быть полковницей, если бы захотла. Мн стоитъ только приссть, да настрочить векселёкъ отъ имени моего сына, бенгальскаго судьи, судари мои, и Ротшильдъ завтра же пришлетъ мн десять тысячь фунтовъ чистаганомъ. Но я не хочу этого. Да и незачмъ. Надлежитъ, судари мои, хранить фамильную гордость.
На грхъ мастера нтъ. Вы и я, любезный мой читатель, можемъ современемъ испытать бдственную участь этого старца; разв мало у насъ пріятелей, окончательно раздружившихся съ фортуной? Какъ знать? Прійдетъ, можетъ быть, пора, когда счастіе отступится и отъ насъ: духъ нашъ ослабетъ, силы упадутъ, энергія исчезнетъ, и мсто наше на подмосткахъ житейскаго базара займутъ люди лучшіе, поколніе свжее и молодое. Смиренно мы уступимъ имъ дорогу, и снизойдемъ въ послдніе ряды. Тогда ближній вашъ, быть-можетъ, съ гордостью отвернется отъ васъ, или, что въ мильйонъ разъ хуже, снисходительно и съ покровительствующимъ видомъ протянетъ вамъ свою пару пальцевъ и, какъ-скоро вы обернетесь къ нему спиною, онъ скажетъ съ запальчивымъ презрніемъ: «вотъ онъ, безталанный горемыка! Сколько надлалъ онъ безразсудныхъ промаховъ въ своей жизни! Сколько выпустилъ изъ рукъ счастливыхъ случаевъ къ поправленію своихъ обстоятельствъ!»
Очень хорошо, милостивые государи. Я держусь собственно того мннія, что коляска съ четверкой вороныхъ и три тысячи фунтовъ годового дохода едва-ли составляютъ главнйшую и существенную цль существованія нашего на сей земл. Если тутъ иной разъ цвтетъ и благоденствуетъ какой-нибудь шарлатанъ съ пустымъ пузыремъ на плечахъ, вмсто разумной головы; если какой-нибудь кувыркающійся паяцъ перебиваетъ весьма часто дорогу благороднйшему, умнйшему и честнйшему изъ насъ, то чортъ бы побралъ эту коляску съ четверкой вороныхъ, и я ужь лучше стану ходить пшкомъ и глодать черствую корку хлба въ твердой увренности — о; любезный собратъ мой! что дары и наслажденія житейскаго базара не стоятъ, собственно говоря, даже моего мизинца… Но мы ужь, кажется, выступили слишкомъ далеко изъ предловъ нашей исторіи.
Обстоятельства еще могли бы поправиться, еслибъ мистриссъ Седли была женщина съ энергіей и проницательнымъ умомъ. Какъ-скоро мужъ ея обанкротился, ей бы слдовало, по моему мннію, нанять большой домъ, и прибить на окнахъ объявленіе, что вотъ, дескать, такая-то особа отдаетъ для холостыхъ джентльменовъ весьма удобные покойчики внаймы съ прислугой, мебелью и со столомъ. Старикъ Седли могъ бы, въ такомъ случа, разыгрывать съ большимъ успхомъ скромную роль мужа хозяйки за общимъ столомъ; онъ былъ бы, въ нкоторомъ смысл, титулярнымъ лордомъ и
Не думаю, впрочемъ, чтобъ старикъ и старушка были положительно несчастны. Они только ужь черезчуръ подняли носъ и загордились въ своемъ паденіи гораздо больше; чмъ въ эпоху процвтанія и славы. Мистриссъ Седли была всегда великою персоной для домовой хозяйки, мистриссъ Клеппъ; когда она спускалась въ ея нижній департаментъ, или проводила съ нею время на кухн. Рзвая двушка-ирлаидка, Бетти Фленегенъ, служила особымъ предметомъ наблюденія для мистриссъ Седли. Ленты и шляпки миссъ Бетти, ея назойливость и праздность, ея безмрная расточительность кухонныхъ ножей, неумренное потребленіе сахару, чаю и такъ дале, занимали и забавляли хлопотливую старушку почти въ такой же степени, какъ дянія ея прежней домашней челяди, когда были у ней и Самбо, и кучеръ, и грумъ; и каммердинеръ, и ключница, и горничная, и судомойка — и цлый полкъ домашнихъ слугъ и служанокъ, о которыхъ мистриссъ Седли любила говорить разъ по сту въ день. Но кром двушки-ирландки, мистриссъ Седли предоставила себ и право, и обязаныость подвергать своему строгому суду всхъ двокъ и служанокъ; имвшихъ жительство на Виллахъ Аделаиды. Она знала притомъ, аккуратно или нтъ, тотъ или другой жилецъ выплачиваетъ свои квартирныя деньги, и какъ вообще ведетъ себя семейство этого жильца. Съ негодованіемъ отступала она въ сторону, когда мимо проходила актрисса, мистриссъ Ружмонтъ, съ своей безпутной семьей, и высоко задирала голову, когда мистриссъ Пестлеръ, аптекарша и докторша, прозжала мимо ея воротъ въ докторской одноколк своего супруга. Весьма часто вступала она въ продолжительную бесду съ мелочнымъ лавочникомъ относительно доброкачественности брюквы и рпы, составлявшей любимое кушанье ея супруга. Нердко она длала визиты въ лавку мясника, который могъ вроятно продать сотню быковъ гораздо скоре чмъ, мистриссъ Седли покупала у него баранину и говяжье филе для своего жареного. Въ дни воскресные и праздничные, мистриссъ Седли, сообщивъ извстныя наставленія относительно приготовленія картофельнаго соуса, наряжалась въ свое лучшее платье, слушала обдню, и вечеромъ неизмнно читала нравственныя сочиненія Блера.
Въ эти дни, мистеръ Седли, свободный отъ своихъ обычныхъ занятій на бирж и въ Сити, съ наслажденіемъ водилъ маленькаго Джорджа въ окрестные парки и кенсингтонскіе сады, гд смотрли они на солдатъ, бродили по берегу пруда и кормили утокъ. Джорджъ очень любилъ красные мундиры, и ддушка расказывалъ ему, какъ нкогда его отецъ былъ зпаменитымъ воиномъ. Онъ познакомилъ его со многими сержантами, имвшими на груди знаки отличія за ватерлооскую битву, и старый джентльменъ съ гордостью рекомендовалъ имъ малютку, какъ сына капитана Осборна, умершаго славной смертью въ славный день восемьнадцатаго іюня. Въ первыя дв или три прогулки, юный Джорджъ наслаждался вдоволь разнообразными произведеніями Флоры и Помоны, и щедрый ддушка чуть не окормилъ его яблоками и персиками. Замтивъ неудобства такихъ отлучекъ, отразившихся на желудк ребенка, Амелія объявила, что Джорджинька не пойдетъ больше гулятъ, и мистеръ Седли принужденъ былъ дать ей торжественное общаніе, скрпленное честнымъ и благороднымъ словомъ, что онъ не будетъ больше покупать для своего внука ни яблокъ, ни конфектъ, ни леденцовъ, ни даже тминныхъ коврижекъ.
Отношенія между мистриссъ Седли и ея дочерью были, съ нкотораго времени, довольно холодны, и между ними существовала тайная ревность по поводу малютки. Однажды вечеромъ, когда мистриссъ Эмми сидла за работой въ своей маленькой гостиной, мать ея незамтно вышла изъ комнаты, и отправилась въ дтскую къ ребенку, который на тотъ разъ былъ немного нездоровъ. Вдругъ послышался дтскій крикъ, и Амелія, руководимая материнскимъ инстниктомъ, бросилась наверхъ въ ту самую минуту, когда мистриссъ Седли украдкой давала своему внуку даффіевъ элексиръ. При этомъ покушеніи на ея материнскія права, Амелія — это нжное, кроткое и великодушнйшее изъ всхъ созданій въ мір — задрожала всми членами и вышла изъ себя. Щеки ея, обыкновенно блдныя; запылали, и покрылись самымъ яркимъ румянцомъ, какъ въ ту пору, когда она была двочкой двнадцати лтъ. Она выхватила ребенка изъ рукъ матери, и завладла роковой бутылкой съ элексиромъ, оставивъ такимъ-образомъ старую леди, изумленную и раздраженную; съ чайной ложечкой въ рукахъ.
Бутылка съ трескомъ полетла въ каминъ.
— Я не хочу, мама, чтобъ отравили моего ребенка, вскричала Амелія, обхвативъ своего Джорджиньку обими руками, и бросая сверкающіе взгляды на мистриссъ Седли.
— Отравили, Амелія! сказала гнвная старушка. И ты смешъ это говорить мн, своей матери?
— Джорджинька не долженъ принимать другихъ лекарствъ, кром тхъ, которыя предписываетъ ему докторъ Пестлеръ. Онъ говорилъ, мама, что даффіевъ элексиръ — сущій ядъ.
— Очень хорошо; выходитъ, стало-быть, что ты считаешь меня отравительницею, возразила мистриссъ Седли. Дочь считаетъ отравительницей свою мать — Боже великій! До чего я дожила? Много испытала я и видла на своемъ вку: ходила и въ шелку, и въ бархат, кушала на серебр и золот, держала собственный экипажъ, и теперь вотъ хожу пшкомъ: но я еще не знала до сихъ поръ, что могу быть отравительницей. Спасибо теб за извстіе. Благодарю тебя, дочка.