Это было у моря
Шрифт:
— Ненавижу лекарства. Ненавижу болеть… Еще с детства… С больницы — после той шашлычницы…
Боги, она и забыла про ожог. Бедный. Глупышка Санса всегда любила болеть — лежи себе, пей таблетки, что мама заботливо разводила сладким кленовым сиропом, и читай сказки — ни тебе школы, ни обязанностей — чувствуешь себя принцессой….
Сейчас Алейна совершенно не чувствовала себя ничем таким — таща на себе тяжелющего мужчину, что хоть и пытался идти сам, но все же в какие-то моменты ей начинало казаться, что у нее сейчас хрустнут плечи или переломится позвоночник. Как сильно отличается здоровый,
Ну вот, они наконец преодолели ступеньки и зашли в приоткрытую дверь номера. Алейна осторожно посадила Сандора на край кровати.
— Ну, как ты?
— Ничего. Но, пожалуй, надо лечь. Нет, постой. Надо бы в сортир…
— Ну, давай я тебя доведу до двери, хочешь?
— Ладно. Очень благодарен. Прости.
— Не выдумывай. Мне еще надо будет потом машину закрыть. Нет, лучше сейчас. Посиди так.
Алейна метнулась наружу — дождь хлестал ее по щекам, бросая мокрые пряди на глаза. Она отвела их рукой, захлопнула дверцу, заперла машину дистанционно, попутно проверив, не забыла ли выключить фары — еще не хватало посадить аккумулятор — и вернулась обратно в номер. Упрямый Сандор сам ушел в туалет. Боги, как же с ним тяжело! Ну почему надо сказать одно — а сделать другое, по-своему? Мужчины не любят быть зависимыми, их это как-то оскорбляет, что ли. В отличие от женщин. Сансе нравилось, когда о ней заботятся. А вот Алейна предпочитала заботиться о себе сама: никому не доверяешь — меньше нарвешься…
Сандор, пошатываясь, вышел из сортира. Вот все же упертый хрен! А если бы он там свалился? Ну, не могла же она, с другой стороны идти с ним? Тут уж даже неробкую Алейну пробила краска. Нет, сходил сам, и хорошо. Завтра ему станет лучше, и она забудет обо всем этом, как о страшном сне. Завтра он сядет за руль, и ее ночное путешествие растает вдали, затеряется в сотнях миль, что остались позади них. А пока — надо было его уложить и дать ему лекарство.
Сандор плюхнулся на кровать. Алейна села рядом, стала расстегивать на нем рубашку.
— Что ты еще делаешь, Пташка? Не стоит. Я и так.
— Что еще за дурь? Кто это спит в рубашке? Ты что, меня стесняешься?
— Нет, но я же вижу — тебе неприятно, когда я до тебя дотрагиваюсь. Все последние недели…
— Оставь это. Забудь. И потом, сейчас я до тебя дотрагиваюсь. Тебе тоже неприятно?
Он взглянул на нее. Глаза блестели все тем же лихорадочным, пугающим блеском
— Ты с ума сошла? Для этого я готов сто раз заболеть. Боги, иной раз мне кажется, я и сдохнуть готов, лишь бы вернуть то, что у нас отняли.
— Не дергайся. Я почти закончила с пуговицами. Майку оставим. И еще джинсы надо снять.
— Я сам.
— В пекло это твое «сам». Нашелся, тоже мне, самостоятельный. Чего я там не видела?
Он усмехнулся.
— И вправду. Рад, что ты еще не забыла. Смотри-ка, Пташка, ты еще не разучилась краснеть, оказывается. Боги, как мне этого недоставало…
Он вдруг обнял ее, прижал к себе. Сил сопротивляться
— Прости меня, я не должен. Эти твои волосы, брови… Но пахнешь ты, как раньше… В темноте ты все та же. Моя девочка…
Она была все та же. И не та. Алейна боялась любви еще больше Сансы. Больше Пташки. Она была сделана изо льда — а этот лед сейчас начинал стремительно таять — ее саму уже сносили вешние его ручьи… Надо было срочно что-то делать…
— Погоди, потом. Надо тебе выпить лекарство. Ты весь — ну как печка, просто страшно становится. Снимай эти свои штаны и марш в постель. А я принесу воду и таблетку — похоже, на такого грозного воина не действуют обычные средства… Придется применять тяжелую артиллерию…
— То есть?
— Мама запасла мне целый ворох лекарств. Одни — от простуды, другие — от гриппа. Ну, видимо, тебе нужны последние.
— Что мне нужно, так это чтобы ты залезла под это дурацкое бесконечное одеяло вместе со мной. Но ты этого не сделаешь, ты меня боишься, поэтому давай свое лекарство, ворожея.
— Погоди тогда. Я не смогу тебе его принести, если ты меня не отпустишь.
Алейна кое-как выпуталась из объятий Сандора — болен он или нет, его пыл это явно не охладило, даже напротив. В трезвом, да и в пьяном виде он всегда себя контролировал. Сейчас же — словно с цепи сорвался. И ее это пугало — и привлекало.
Она нашла мамины таблетки, налила из бутылки воды в пластиковый стакан. Потом подошла к Сандору, который разоблачился и, шепотом костеря одеяла, устраивался в постели. Дала ему стакан и две пилюли.
— Выпей это. Сейчас, пока ты тут все не разронял в битве с покрывалом.
— Фу-ты ну-ты, какие мы важные главврачи! Ты сама где будешь спать?
— Если ты будешь продолжать в том же духе — на раскладушке.
— Не буду. И выпью твою эту гадость. Все. Держи стакан. И?
— Ты помнишь, что ты мне сказал тогда, в гостинице на море? В нашу первую ночь?
— Что именно?
— Что нам просто надо поспать
— Меньше всего на свете мне сейчас надо спать. Чтоб приснился очередной кошмар?
— Со мной — не приснится. Ты что, не помнишь — я твой паладин с мечом, что защищает от кошмаров. А потом — мне надо отдохнуть. Я устала, как сволочь. Чтобы доставить тебя в эту койку, я полночи вела машину. И теперь я свою функцию выполнила и хочу поспать…
— Ты вела машину??? Пока я спал??? Седьмое пекло! И куда делась моя Пташка? Это все эти твои волосы…
— Пташка тут, с тобой. Можно, я приму душ? А то пока вела эту треклятую тачку, сто раз вспотела от страха…
— Иди-иди. Но недолго. А то, чувствую, кошмары уже за дверью…
Алейна — нет, Пташка — Алейну выгнали за дверь до зари — отправилась в душ. Быстро помылась, включая и влажные волосы. Краска уже почти перестала сочиться с черных прядей, но на полотенце все еще были видны лиловые следы… Почистила зубы. Все было волнительно и — и спокойно, как всегда, когда они оба переставали бороться против объединяющей их связи. Лечь на спину — и плыть — авось, волна прибьёт ее к берегу…