Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
Здесь и сейчас
Инспектор-стажер Легуэн прибыл в Пенн-ан-Марв промозглой весной. Был март, месяц ветров и забастовок. Стажер высадился из реннского поезда и едва успел на автобус. Последний автобус, в семь тридцать пять вечера. Пенн-ан-Марв назывался городом — там имелись мэрия и полицейский участок. Все городское на этом кончалось. Угрюмая бретонская деревушка, одним краем уходящая в лес и похороненная
К тому времени о Корригане в Пенн-ан-Марв говорить уже перестали.
Не то чтобы он был в участке лишним. И так людей не хватает, не говоря уж о забастовках. Но сперва, конечно, все морщились — новенький. Комиссар Легерек страдал затянувшимся гриппом. Он сам два года назад был здесь новой метлой, но об этом уже не помнили.
— Бретань, — кашлял Легерек. — Три месяца у нас холодно, а все остальное время — замерзаем к черту.
Покашлял и сдал новоприбывшего на руки помощника. Белобрысый инспектор Пеленн, сам стажера старше года на три, картинно вздохнул, потянулся, ноги на стол положил. Пометил территорию.
— Здесь тебе не Париж, — говорил инспектор Пеленн. — Дел-то у нас тут — сорока утащила фамильную брошку. Кража года. За что они тебя сюда сослали, хотел бы я знать.
За что его сослали, стажер не сказал, а глаза заблестели:
— А как же Корриган?
— Такой раз в сто лет случается, — сказал Пеленн. — Думаешь, на твою долю еще один перепадет? Шиш...
Убийца — Корриган, как прозвали его журналисты, — на целый год выдернул Пенн-ан-Марв из привычного спокойного безвестия. Четыре человека было убито за год, причем таким способом, что хоть рассказывай американским туристам. Всех четверых нашли повешенными в лесу. И все жертвы оказались приезжими.
Корриганом он стал, потому что по одному убитому пришлось на каждую веху кельтского календаря.
Они сидели с инспектором Пеленном и отмечали первое дежурство стажера. Пеленн вытащил откуда-то бутылку шушенна. Его оказалось нетрудно разговорить. О чем еще рассказывать холодными весенними вечерами. Выговор у инспектора был местный, вместо слов во рту будто галька.
— Никто вначале ума не мог приложить. Думали, кто-то посторонний прокрадывается по лесу. Ходили, лес прочесывали — ничего. Да его не слишком-то и прочешешь. Действовал этот маньяк чисто, ни одной улики ребята не подобрали. Сук, веревка — вот и все. И только после последнего убийства смогли отыскать доказательство. У той студентки — которую последней повесили — был браслетик. Плетенный из ниток. Знаешь, как у хиппи.
— Фенечка, — кивнул стажер. Он не был уверен, что шушенн позволен на работе. Но здесь не Париж.
— И нашли этот браслетик в кармане пальто у Мишеля Бризу. Порванный. У него жена пожаловалась соседке — мол, дома не ночевал. А сказать той соседке — все равно, что передать по «Радио Брейз». Мы проверили, когда его дома не было — и аккурат вышло все четыре убийства. Съездили за ордером, пришли с обыском. Он пропал. Пока суть да дело, отыскали его ближе к утру. На такой же самой веревке болтался, с той только разницей, что никто его не душил. И признание в кармане.
После третьего стакана шушенна инспектор покрепче уцепился за стол и сказал:
— И все так хорошо сходилось. И повесился сам, и признание в кармане, и браслетик...
Стажер раскрыл глаза. Сам он потягивал пока первый стакан.
— Раз ты теперь из нашей кухни, Легуэн, я тебе скажу. Поймали-то не того.
— Как — не того?
— А вот так... Душил этот парень удавкой. Сперва душил, потом вешал — такой метод. И та девчонка — Бишоп, как ее там — боролась с ним, пока он ее душил. И частички его кожи, которые у нее под ногтями остались, мы отправили на анализ ДНК. Пока пакет дошел до города, пока там сделали анализ, пока он вернулся — судья уж приготовился дело закрывать.
Пеленн вылил остатки шушенна в стакан Легуэна, бросил пустую бутылку в мусорную корзину и захоронил ее под смятыми листами бумаги.
— А ДНК оказалась не та. Только мало кто об этом знает. Мы сперва замалчивали, думали — он расслабится и покажется. Но все прекратилось. Ни одного убийства с тех пор.
— И что?
— И ничего. Официально дело все еще открыто.
Дни шли один за другим, неповоротливые и промозглые. Комиссар Легерек вернулся на работу, обчихал все бюро, заразил секретаршу, снова взял больничный.
Легуэн дежурил по три ночи подряд. Как любого стажера, его отправили копаться в архивах. В прочной тишине ему было не по себе. Церковь недалеко уныло вызванивала каждые полчаса.
Какие-то старики доложили: молодежь буянит. Поехали с Пеленном на вызов, послушали «Ю-Ту», гремевший из окна. Постучались, велели сделать потише.
Позвонил ребенок, весь в слезах: кошка не может слезть с дерева, а пожарных надо вызывать аж из административного центра. Отправились с Пеленном снимать кошку. Первым на дерево полез стажер, на полпути разорвал рукав, сполз.
— Неумеха, — покачал головой инспектор, вскарабкался сам. Киска расцарапала ему лицо.
До серьезных преступлений — вроде кражи брошки сорокой — в Пенн-ан-Марв не доходило.
В конце марта пошел снег.
Из супермаркета на Большом перекрестке поступил сигнал: кто-то ворует с полок. Тамошние охранники глядели-глядели, да ничего не выглядели. Легуэн с Пеленном отправились наблюдать. К вечеру поймали вора. Весь магазин глазел, как они забирали несчастную старушку. Старушка клялась и божилась, что у нее склероз и она забыла заплатить.