Мартовскіе дни 1917 года
Шрифт:
Колебанія и сомннія должны были проявляться в сред тх, кто должен был "стать на первое мсто", конечно, гораздо в большей степени, нежели в обывательской безотвтственной интеллигентной масс. Допустим, что прав французскій журналист Анэ, посщавшій по нсколько раз в день Думу и писавшій в статьях направляемых в «Petit Parisien»[43], что "члены Думы не скрывают своей тоски". И тм не мене всеобщаго гипноза не мог избжать и думскій Комитет. Поэтому атмосфера ночных переговоров, обрисованная в тонах Шульгина, не могла соотвтствовать дйствительности. Вдь трудно себ даже представить через тридцать лт, что в заключительной стадіи этих переговоров столь чуждый революціонному экстазу Милюков расцловался со Стекловым — так, по крайней мр, со слов Стеклова разсказывает Суханов[44]. Симптомы политических разногласій двух группировок, конечно, были на лицо; их отмчала телеграмма, посланная главным морским штабом (гр. Капнистом) перваго марта в Ставку (адм. Русину) и помченная 5 час. 35 мин. дня: ..."порядок налаживается с большим трудом. Есть опасность возможности раскола в самом Комитет Г. Д. и выдленія в особую группу крайних лвых революціонных партій и Совта Раб. Деп.", но эти разногласія в указанной обстановк вовсе не предуказывали еще неизбжность разрыва и столкновенія, на что возлагала свои надежды имп. Алек Фед, в письм к мужу 2-го марта: "два теченія — Дума и революціонеры — дв зми, которыя, как я надюсь, отгрызут друг другу голову — это спасло бы положеніе".
Надо признать довольно безплодной попытку учесть сравнительно удльный вс того и другого революціоннато центра в условіях уличных волненій первых дней революціи — и совершенно безплодна такая попытка со стороны лиц, не проникавших по своему положенію в самую гущу тогдашних настроеній массоваго столичнаго жителя и солдатской толпы. Талантливый мемуарист проф. Завадскій совершенно уврен, что звзда "примостившегося" к Гос. Дум Совта Раб. Деп. "меркла в первое время в лучах думскаго комитета" и что "временный комитет Думы обладал тогда такою полнотою власти духовной и физической, что без существенных затрудненій мог взять под стражу членов совтских комитетов".
Неопредленная обстановка, вопреки всм схемам и теоретическим предпосылкам, накладывала и во Временном Комитет отпечаток на переговоры, которые велись с ним от имени Исп. Ком. Совта. Этот отпечаток довольно ясно можно передать записью в дневник Гиппіус, помчанной 11 час. 1-го марта: "весь вопрос в эту минуту: будет ли создана власть или не будет. Совершенно понятно, что... ни один из Комитетов, ни думскій, ни совтскій, властью стать не может. Нужно что-то новое, третье..." "Нужно согласиться — записывает перед писательница — и не через 3 ночи, а именно в эту ночь". "Вожаки Совта" и "думскіе комитетчики" "обязаны итти на уступки"... "Безвыходно, они понимают"... "положеніе безумно острое". По записям Гиппіус, сдланным на основаніи информаціи, которую "штаб" Мережковских получал от Иванова-Разумника (преимущественно, однако, в передач Андрея Благо) можно заключить, что в теченіе всего перваго марта шли непрерывные переговоры о конструкціи власти между "вожаками совта" и "думцами-комитетчиками" и "все отчетливе" выяснялся "разлад" между Врем. Комитетом и Совтом. Напр., под отмткой "8 час." можно найти такую запись: "Бор телефонировал из Думы Ив. Разумник. Оп сидит там в вид наблюдателя, вклеенаго между Комитетом и Совтом, слдіт, должно быть, как развертывается это историческое, двуглавое засданіе". Такое представленіе, как бы опровергающее версію Суханова, будет, очевидно, очень неточно. Дло может итти лишь о том "неуловимом" контакт, который неизбжно устанавливался между двумя дйствующими "параллельно" крыльями Таврическаго дворца и сводился к частным разговорам и офиціальной информаціи. Никаких конкретных данных, свидтельствующих о том, что члены думскаго комитета были боле или мене освдомлены о теченіях, намчавшихся в Совт, мы не имем. Скоре приходится предположить, что дятели Комитета не имли представленія о том, что при обсужденіи программнаго вопроса в совтских кругах была выдвинута нкоторой группой идея коалиціоннаго правительства. По собственной иниціатив люди "прогрессивнаго блока" такой идеи выдвинуть не могли, ибо они по своей психологіи туго осваивались с тм новым, что вносила революція — органически "еще не понимали" — как записывает Гиппіус —, что им суждено дйствовать во "время" и в "стихіи революціи", Неврный учет происходивших событій искривлял историческую линію — быть может, единственно правильную в то время. В ночь, когда дв руководящія в революціи общественныя группы вырабатывали соглашеніе, никто не поднял вопроса о необходимости попытаться договориться по существу программы, которая должна быть осуществлена в ближайшее время. Извстная договоренность, конечно, требовала и другого состава правительства. "Радикальная" программа, которая была выработана, являлась только вншней оболочкой — как бы преддверіем к свободной дискуссіи очередных соціально-политических проблем. В дйствительности получался гнилой компромисс, ибо за флагом оставались вс вопросы, которые неизбжно должны были выдвинуться уже на другой день.
Возможен ли был договор по существу при вншне діаметрально противоположных точках зрнія? Не должен ли был трезвый ум во имя необходимая компромисса заране отвергнуть утопіи? Как ни субъективен будет отвт на вопрос, который может носить лишь предположительный характер, подождем с этим отвтом до тх пор, пока перед нами не пройдет фильмовая лента фактов, завершивших собой событія ршающей ночи. В них, быть может, найдем мы прямое указаніе на то, что в тогдашней обстановк не было презумпціи, предуказывающей невозможность фактическаго соглашенія. Можно констатировать один несомннный факт: вопрос, который представлялся кардинальным для хода революціи, не был в центр вниманія современников. Объяснить это странное явленіе макіавелистической тактикой, которую примняли об договаривающаяся стороны, желая как бы сознательно обмануть друг друга — так вытекает из повствованія мемуаристов — едва ли возможно... Наложили свой отпечаток на переговоры ненормальный условія, в которых они происходили... Никто не оказался подготовленным к революціи — во всяком случа в тх формах, в которых она произошла. Вс вопросы пришлось таким образом разршать ex abrupto в обстановк чрезвычайной умственной и физической переутомленности, когда лишь "нсколько человк", по выраженію Шульгина "в этом ужасном сумбур думали об основных линіях". Но и эти "нсколько человк" отнюдь не могли спокойно проанализировать то, что происходило, и больше плыли по теченію. Вдуматься в событія им было нкогда. Вдь с перваго дня революціи общественных дятелей охватил какой-то по истин психоз говоренія: "только лнивый не говорил тогда перед Думой" (Карабчевскій). Автор одного из первых историко-психологических очерков русской революціи, озаглавленнаго "Русскій опыт", Рысс писал, что будущій историк первый фазис революціи будет принужден назвать "періодом рчей". Керенскій вспоминает, какое величайшее удовлетвореніе доставляла ему возможность произносить слова о свобод освобождающемуся народу. Вроятно, не один Керенскій — оратор по призванію и профессіи — испытывал такое ощущеніе потребности высказаться[48]. И только впослдствіи начинало казаться, что длали они это поневол, чтобы "потоком красивых слов погасить огонь возбужденія или наоборот пожаром слов поднять возбужденіе". По выраженію американскаго наблюдателя инж. Рута, прибывшаго в Россію с желзнодорожной миссіей, Россія превратилась в націю из 180 милліонов ораторов. Этого психоза далеко не чужд был и тот, кто по общему признанію доминировал в рядах "цензовой общественности" и был вдохновителем политической линіи Временнаго Комитета. Сам Милюков охотно воспользовался антитезой біографа кн. Львова, противопоставившаго в революціи "чувство" Керенскаго "уму" Милюкова. Приходится, однако, признать, что синтетическій ум Милюкова не сыграл в ршающую ночь должной роли и не только потому, что Милюков, как записывала та же Гиппіус, органически не мог понять революціи.
Отрицательные результаты недоговоренности сказались очень скоро. В ближайшіе же дни неопредленность в вопрос об юридическом завершеніи революціи, о формах временной правительственной власти и о метод дйствія согласившихся сторон создала трудное положеніе. Это роковым образом прежде всего сказалось на судьбах отрекшагося от престола монарха.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
В ПОИСКАХ КОМПРОМИССА
I. Не состоявшаяся поздка Родзянко.
В предварительных ночных переговорах представители думскаго комитета отвергли непредршенческую формулу ршенія вопроса о государственной власти, предложенную делегатами Совта,— отвергли потому, что Врем. Ком., по словам Милюкова, уж предпринимал мры к замн Николая II Михаилом. К сожалнію, Милюков сам не разсказал, какіе были сдланы в этом отношеніи конкретные шаги, и потому остается неизвстным, что именно имл в виду здсь историк-мемуарист. Представители революціонной демократіи, как пытаются утверждать мемуаристы и историки лваго сектора нашей общественности, вообще не интересовались в это время Царем и династіей, "не придавал всей этой политической возн никакого значенія" (Чернов). До такой степени все "само собой разумлось", вплоть до "низложенія Николая II", что в "эти дни, — вспоминает Суханов, — никто из нас не заботился о практическом и формальном осуществленіи этого "акта": никакія усилія, никакая дипломатія, никакія козни "праваго крыла" тут ничего не могли измнить ни на іоту".
В дйствительности такое отношеніе объяснялось
Опираясь, очевидно, главным образом на показанія Суханова, авторы "Хроники" говорят, что вопрос о Цар перед Исп. Ком. встал "совершенно случайно" утром 1-го марта в связи с предположенной поздкой Родзянко на ст. "Дно" : для непосредственных переговоров с носителем верховной власти. Родзянко не мог де выхать, так как желзнодорожники не дали ему позда без разршенія Исп. Ком." Из праваго крыла Таврическаго дворца для урегулированія недоразумнія был прислан нкій полковник. "Вопрос о позд Родзянко был ршен очень быстро одним дружным натиском", — утверждает Суханов. Он лично говорил: "Родзянко пускать к Царю нельзя. Намреній руководящих групп буржуазіи, "прогрессивнаго блока", думскаго комитета мы еще не знаем и ручаться за них никто не может. Они еще ровно ничм всенародно не связали себя. Если на сторон Царя есть какая-нибудь сила, — чего мы также не знаем, — то "революціонная" Гос. Дума, ставшая на сторону народа, непремнно станет на сторону Царя против революціи". Ршено было в поздк Родзянко "отказать". Через короткое время в комнату влетл блдный уже совершенно истрепанный Керенскій. На его лиц было отчаяніе... "что вы сдлали?..." — заговорил он прерывающимся, трагическим шепотом. "Родзянко должен был хать, чтобы заставить Николая подписать отреченіе, а вы сорвали это... Вы сыграли в руку монархіи". Керенскій в обморк или полуобморк упал на кресло[49]. Когда его привели в чувство, он произнес рчь о необходимости контакта между правым и лвым крыльями Таврическаго дворца и требовал пересмотра принятаго ршенія. В результат всми голосами против трех позд Родзянко был разршен; "Родзянко, однако, не ухал. Времени прошло слишком много, а снарядить позд было можно не так скоро"... Царь не дождался Родзянко на ст. Дно и выхал в Псков. Так повствует полумемуарист, полуисторик первых дней революціи.
Нт основанія цликом отвергать разсказанный эпизод, проходящій в том или другом вид через ряд мемуаров, — правда, с очень существенными и коренными противорчіями. Как. всегда, эпизод пріобртает особо заостренный характер у Шульгина. Этот мемуарист вообще изображает предсдателя Думы вн себя от негодованія на "мерзавцев из числа "собачьих депутатов"[50] независимо даже от афронта полученнаго им в первоначальном ршеніи Исп. Комитета фактически отмнить поздку на встрчу с Императором. Такая характеристика очень мало вяжется с отзывом, идущим с противоположной стороны, т. е. от тх именно "мерзавцев", как образно именует чуть не попавшій в революціонное правительство Шульгин представителей "совтской" общественности. Родзянко "не был ни агрессивен, ни безтактен по отношенію к Совту", утверждает Суханов, разсказывая о выступленіях предсдателя Думы перед демонстрирующими полками; он старался "облечь в возможно боле дипломатическія формы, окутать демократическими лозунгами свою агитацію, направленную к одной цли, бьющую в единый или двуединый пункт: сплоченія вокруг Врем. Правительства для борьбы с вншним врагом". Родзянко, "выполнял свою миссію добросовстно и удачно", — заключает первый совтскій исторіограф. Для подтвержденія своей характеристики Шульгин примняет пріем, явно непригодный в данном случа. Он передает негодующій разсказ Родзянко о том, как посл очередной его рчи к депутаціи, прибывшей из одной воинской части, один из "мерзавцев" стал задавать ему каверзные вопросы о "земл". "Вот, предсдатель Думы все требует от вас, чтобы вы, товарищи, русскую землю спасали. Так, товарищи, это понятно... У господина Родзянко есть, что спасать... не малый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губерніи... Так вот Родзянкам и другим помщикам Гос. Думы есть что спасать... Эти свои владнія, княжескія, графскія и баронскія... они и называют русской землей... А вот вы спросите предсдателя Гос. Думы, будет ли он так же заботиться о спасеніи русской земли, если эта русская земля... из помщичьей... станет вашей, товарищи" и т. д. Нчто подобное, очень, впрочем, далекое от пошлой демагогіи и грубой красочности шульгинскаго беллетристическаго повствованія, произошло на собесдованіи с одним полком, когда Чхеидзе предсдателю Думы, дйствительно, задал вопрос о "земл". Родзянко тогда удачно парировал удар (Мансырев и Суханов). Но только этот діалог происходил 15 марта, а не перваго, и он тогда же нашел отклик в газетах (напр., в "Бирж. Вд."). Это было, таким образом, не на третій день революціи и не в той обстановк, которую мы описываем. У Шульгина вся сцена отнесена непосредственно к моменту, послдовавшему за отказом Исп. Ком. в позд. Совершенно ясно, что это не мемуарный отклик, а непосредственное воздйствіе текста воспоминанія самого Родзянко, допустившаго хронологическую ошибку в своем позднйшем разсказ. "Сегодня утром, — добавлял, по словам Шульгина, Родзянко, — я должен был хать в ставку для свиданія с Государем Императором, доложить Его Величеству, что, может быть, единственный исход — отреченіе. Но эти мерзавцы узнали... и сообщили мн, что ими дано приказаніе не выпускать позд... Они заявили, что одного меня они не пустят, а что должен хать со мной Чхеидзе и еще какіе-то... Ну, слуга покорный, — я с ними к Государю не поду... Чхеидзе должен был сопровождать батальон революціонных солдат. Что они там учинят... Я с этим скот..." Тут Шульгина яко бы вызвали по "неотложному длу", касающемуся Петропавловской крпости[51].
Сам Родзянко в своих воспоминаніях ни одним словом не обмолвился об этом инцидент, хотя забыть его едва ли он мог. Да такого эпизода и не могло быть в том вид, как изобразил Шульгин. Чхеидзе фактически не мог бы сопровождать Родзянко с батальоном солдат, если бы даже Исп. Ком. и пожелал принять непосредственное участіе в переговорах об отреченіи Царя. Он был бы безсилен отправить изолированный отряд на территорію, на которой центр, т. е. новая революціонная власть, не мог еще распоряжаться желзными дорогами. Матеріал для фантазіи, вышедшей из-под пера Шульгина, очевидно, дали изданныя раньше (в 1922 г.) воспоминанія другого виднаго члена прогрессивнаго блока и участника Врем. Ком. — Шидловскаго. Вот этот текст своеобразно и расцвтили беллетристическія наклонности Шульгина. Воспоминанія Шидловскаго, написанныя в других, спокойных тонах, не могут, с своей стороны, служить vade mecum при разршеніи спорных вопросов, хотя в данном случа, казалось бы, мемуарист и был заинтересован в особливой точности и мог обладать большими данными, нежели другіе свидтели: по его словам, он должен был сопровождать Родзянко в его предположенной поздк. Dichtung в этих воспоминаніях выступает с большой очевидностью. "Как-то раз, — разсказывает Шидловскій (очевидно, это могло быть только 1-го утром), — пришел я во Вр. Ком. часов в семь утра... Сразу же Родзянко сказал мн, чтобы я готовился через час хать вмст с ним к Государю, предлагать ему отреченіе от престола" (Автор утверждает, что к этому времени "было ршено" потребовать отреченіе Николая II от престола). "Вопрос о поздк был ршен поздно ночью в мое отсутствіе и разработан был весьма мало. Не были предусмотрны возможность нашего ареста, возможность вооруженнаго сопротивленія врных Государю войск, а, с другой стороны, предусматривалась возможность ареста нами Государя, причем в послднем случа не было ршено, куда его отвезти, что с ним длать и т. д. Вообще предпріятіе было весьма легкомысленное... Проходил час, другой, третій, неоднократно звонили по телефону на станцію Николаевской жел. дор., спрашивали, готов ли позд, но из этого ничего не выходило, и всегда по каким-то причинам ничего не было готово. Наконец, пришел во Врем. Ком. предсдатель Совта Раб. Деп. Чхеидзе и объявил, что Совт ршил не допускать поздки Родзянко к Государю. Во Врем. Ком. был уже заготовлен черновик этого документа, кажется, составленный Милюковым и изложенный в двух абзацах. Первый заключал в себ самое отреченіе от престола, а второй передачу его сыну. Чхеидзе было предложено ознакомиться с содержаніем документа здсь же и затм распорядиться предоставленіем нам позда. Чхеидзе отвтил, что он не может дать своего заключенія по содержанію и форм документа без предварительнаго разсмотрнія его в пленум Совта... Чхеидзе взял с собою упомянутый черновик и пошел в Совт... Время между тм шло; прошел день, наступила ночь, а Чхеидзе обратно не являлся. Наконец, поздно вечером пришел Чх. и довел до нашего свднія ршеніе Совта, который обезпечивал возможность прозда Родзянко при соблюденіи двух условій. Во-первых, с нами должен похать и Чхеидзе, против чего мы совсм не возражали, а, во-вторых, Совт соглашался только на первый абзац нашего текста, а второй отвергал совершенно. Тогда Родзянко и я заявили, что такого отреченія мы Государю не повезем... На этом предпріятіе и закончилось, и Родзянко никуда не похал". Не будем спеціально разбирать версіи, данной Шидловским, — вся необоснованность ея в деталях выступит сама по себ в дальнйшем изложеніи, но и так уже ясно, в каком непримиримом противорчіи стоит она с послдовавшими затм ночными переговорами членов Врем. Ком. с представителями Совта. Никакого ршенія об отреченіи императора ночью 28-го не было принято, никакого соотвтствующаго документа во Временном Комитет составлено еще не было, ни Испол. Ком., ни Совт подобных предложеній, поступивших со стороны "цензовой общественности", не обсуждали. В хронологической мшанин, представленной Шидловским, предположенія и разговоры выданы за ршенія.