Mille regrets
Шрифт:
– Я похож? На кого?
– На Хайраддина, каким он был в прежние годы. У тебя его лоб, такие же глаза – серо-голубого цвета, тот же гордый подбородок, тот же цвет кожи. Только волосы у тебя не рыжие, но поскольку он свои красит… Зобейда никогда бы не рискнула подсунуть Хайраддину чужого ребенка, если бы не надеялась, что он будет на него похож.
– Возможно, вы тешите мое тщеславие, мадам старая уродина, но не притянуто ли все это за волосы? Мне известно, как зачинаются дети. Сколько недель Хайраддина нет в Алжире?
– Хи! Хи! Вот тут-то, прекрасный турок, тебя и посылает нам в подарок Провидение! Хайраддин покинул город в октябре, когда Сулейман велел ему прибыть в Константинополь. Господин провел свои последние ночи в объятиях Зобейды. Числа обязательно совпадут!
– И кого ты надеешься провести? Добро бы еще только Хайраддина, и пусть бы ваши своднические расчеты оказались верными, что в ваших интересах, на которые мне плевать. Но что касается меня, то вам было бы легче, и куда выгодней, если бы я немедленно исчез, благо мой долг племенного жеребца уже исполнен.
– Я снова тебе повторяю, что ты знамение Божие, мой ангел. Хасан и Зобейда были в отчаянии, а тут ураган и выбросил тебя на берег. Ты их спаситель. Кто уничтожает дар, если его посылает Он, как бы его ни называли!
– Они были в отчаянии? Что за новую околесицу ты несешь, колдунья?
– Ты хорошо послужил интересам Зобейды и Хасана. Они, как могут, противостоят янычарам, которых не устраивают наследники Барбароссы. Хасан Паша, его законный сын, может исчезнуть в любой момент – несчастные случаи происходят на каждом шагу – а что касается Хасана Аги… И потом, Зобейда не так жестока, чтобы лишить жизни того, кто подарил ей наслаждение и, как мы надеемся, желанный плод.
– Ты можешь говорить что угодно! Я по-прежнему не верю тебе. С самого утра мне заговаривают зубы. И почему ты уверена, что я останусь нем?
– Потому что ты останешься таковым, мой красавец! Вчера вечером Хасан тебя оценил со всех сторон. Он понял, что ты не примешь сторону янычаров, но всегда будешь только на своей собственной стороне. Впрочем, при виде томных глаз Хасана, трудно не заметить, что он чувствителен к твоим достоинствам, – поддразнивает Гаратафаса старая грымза, ткнув пальцем в его причинное место, отчего он приходит в еще большее беспокойство. – Фи! Не разыгрывай недотрогу. Я, как и все женщины, следила за тобой. Ты вовсе не был глух к его словам, корсарово племя! Так вот, янычары, которые глаз не спускают с Хасана, не пощадят тебя, если когда-нибудь узнают, что произошло сегодня с Зобейдой. К счастью для тебя, у них в этом гареме врагов больше, чем евнухов. Их шпионов мы убрали отсюда всех.
Гаратафас молчит. Вот он и очнулся от любовных грез. Он был готов умереть с досады, но передумал. Старуха права, это было бы идиотством. Он уже не мальчишка.
– Выбора у меня нет, да и выхода я не вижу другого, кроме как довериться тебе…
– Значит, ты уже не хочешь погибнуть из-за прекрасной Зобейды?
– Не смей больше произносить это имя, слышишь! Но что ты намерена мне предложить, ты ведь за этим пришла?
– Только то, чтобы ты вышел отсюда живым и здоровым! Послушай, вот что мы сейчас сделаем…, а ты вообще-то умеешь плавать?
На следующее утро после своего вынужденного заточения Гаратафас покидает территорию Дженина в двухколесной тележке, нагруженной пальмовыми листьями, срезанными ветками, охапками сухой травы и увядших цветов, которую садовники оставили возле павильона. Старуха его уложила в ней на самое дно.
Он проезжает перед самым носом у стражи, которая не обращает никакого внимания на садовый мусор. Тележку подвозят к самому краю берегового обрыва и опрокидывают ее содержимое в воду. Гаратафас ныряет в глубину, затем всплывает на поверхность воды с охапкой сена на голове. Узел с его одеждой старуха припрятала немного подальше, между скалами.
В точности следуя ее плану, он возвращается на Дженина через главные ворота. Янычарам достаточно обратить внимание на его потрепанный вид и окинуть взглядом его мятую одежду, чтобы не сомневаться в том, что этот человек хорошо погулял, потому что только это одно и могло привести его в такое состояние. Он по праву заслуживает их одобрительные подмигивания. С не меньшей симпатией встречают его корсары Мохаммеда эль-Джудио и ближняя охрана бейлербея.
– Вот человек, который умеет весело жить! Добро пожаловать! – приветствует его Хасан Ага. – Ты неплохо провел этот денек, мой друг?
Гаратафас не отвечает, пропустив его намеки мимо ушей. У него одно желание – немного отдохнуть. Шосроэ провожает его в покои, где он застает Николь с нервно блуждающими глазами. Похоже, что он совершенно извелся.
– Где ты пропадал? Я тут вконец запутался! Я уж думал, что останусь совсем один в этой непонятной стране. Если бы ты только знал! Я должен рассказать тебе массу вещей…
– А я тебе ни одной! Оставь меня в покое! Я умираю от усталости.
– Нет! Ты должен узнать, что у меня этим утром произошло с Хасаном!
– Как это, с Хасаном? И ты туда же?
Гаратафас устало смеется. Если бы он только знал, этот бедный Николь… Какие могут быть забавы у этих двоих, если они оба ни на что не годятся?
Николь уязвлен.
– Что ты хочешь сказать этим «и ты туда же»?
– Ничего, я все расскажу тебе позже. Так, что у вас приключилось с этим красавчиком королем? – спрашивает Гаратафас с иронической улыбкой.
«Устал сверх всякой меры! – думает он про себя. – Но об этом Хасане, который держит меня за картонного болванчика, я должен знать все».
– Ну так вот, ты помнишь эту медаль на рынке?
– Нет…
– Да вспомни же, эта медаль выпала из штанины Содимо.
– Нет, я ничего такого не видел. Но что за важность…
– О, тебе следовало на нее посмотреть, это вещь необыкновенная. Увы, она уже не при мне, потому что Хасан ее у меня потребовал… ну, скажем… странным образом.
Заметно волнуясь, Николь рассказывает, что когда он спал и во сне высасывал сок из винограда, выросшего среди заалтарных украшений во фламандской капелле, он проснулся оттого, что чья-то рука обшаривала его тело. Это был Хасан. Его зрачки засверкали от радости, как только он отыскал в складках одежды Николь эту медаль.