Mille regrets
Шрифт:
– О, я был уверен, что она у тебя, я видел, как ты подобрал ее на базаре. Мне эта вещь показалась очень красивой. Если она мне понравится, я оставлю ее себе!
Певчий тупо смотрел на него. Он не осмеливался потребовать медаль назад. Разглядев ее очень внимательно, Хасан неожиданно залился слезами.
– Ты можешь вообразить себе такое, Гаратафас? Король Алжира обшаривает мои карманы, а потом бросается ко мне и падает в мои объятия, испуская жалобные стоны!
– Знаешь ли ты, что здесь написано? – заикаясь, спросил Хасан.
Николь об этом ничего не знал, тем более что в данный момент медаль была зажата в мокрой руке Хасана.
– Здесь написано Al Jezeera! – прорыдал он.
Николь взял у него медаль и, в свою очередь, внимательно рассмотрев ее, подумал, что Хасан заговаривается. Это была надпись L`a g'esiras, которую вырезал Содимо. Однако Хасан настаивал.
– Нет, ты взгляни на эти буквы-завитки! Но какой же я дурак, ведь ты христианин, и откуда тебе знать арабское письмо. Смотри справа налево на эти великолепные буквы. Они образуют слова Al Jezeera. А знаешь ли ты, что они значат? – приставал он к певчему, и новые слезы наворачивались ему на глаза.
Это Al Jezeera, приводившее его в такое состояние, обозначало «Остров». Так называли арабы только обширную и неприступную Сардинию, которая была родиной Хасана. Он был малолетним пастушком и бродил со своими козами по горным склонам, когда сорок лет назад на побережье появился со своими корсарами Барбаросса. В ту пору это имя, на всех наводившее ужас, носили два брата – старший Арудж, с огромной рыжей бородой, и младший Хайраддин, по прозвищу «защитник веры». Эти берберские разбойники, явившиеся для того, чтобы грабить, громить и жечь, не оставили камня на камне от деревушки Даниэля – так звали Хасана, который родился на этой христианской земле. Арудж отличался крайней жестокостью, Хайраддин в такой же степени был рассудителен. Поскольку родители мальчика не представляли для них никакой ценности – ни выкупа за них получить, ни выгодно продать их на невольничьем рынке было невозможно, – они были задушены на глазах у ребенка. Маленький сард вопил на них как дьявол, его свирепые глаза метали сверкающие голубые молнии – наследие норманского предка. Семилетний мальчишка грозился прикончить обоих братьев, с невероятной живостью схватившись за свою рогатку. Арудж уже был готов перерезать ему горло, когда Хайраддин его остановил. Характер мальчика подкупал его. Он был более внимателен, чем его старший брат, к людям с отвагой в сердце, а этому малышу на роду было написано стать корсаром. Но Арудж стоял на том, чтобы не оставлять живых свидетелей этого мелкого грабежа.
– Мы уничтожили его родителей. Он будет вечно питать к нам ненависть, какую и мы храним по отношению к христианским корсарам, отнявшим у нас отца. Или ты уже забыл о нашем старике, брат? Злопамятность – очень опасное чувство, оно долго гложет сердце, пока не возродится для мести, стократ усиленное.
И все же Хайраддин хотел сохранить жизнь Даниэлю, несмотря на еще один довод Аруджа против этого: пользы от мальчишки никакой, а на их судах, где пищи и так часто не хватает, он будет лишним ртом. Наконец, они пришли к соглашению. Не знающий жалости Арудж уступил брату жизнь Даниэля, но при одном условии. Чтобы не опасаться ненависти, которая может вспыхнуть в нем с неожиданной силой, есть только один способ раз и навсегда смягчить его натуру – оскопить его! Это условие возмутило Хайраддина. Нечто неведомое уже с силой привязывало его к мальчугану. Он и сам в таком же возрасте познакомился с морскими разбойниками. Он узнавал себя в Даниэле и, в конечном счете, предпочел скорее видеть его неполноценным, но живым, чем мертвым. И тогда он согласился на эту жестокость.
– Поступай, как велит тебе Аллах, мой брат.
Пока отдыхал экипаж их корабля, они втроем отправились на несколько дней в горы. Когда они добрались до одинокой овчарни, Хайраддин дал ребенку выпить вина, в которое он добавил опиум, потом посадил его в корыто с теплой водой и примесью крови и молока овец. Как только его член и мышцы яичек приобрели достаточную эластичность, он поднял его из корыта. Затем он завязал у него на шее платок, чтобы постепенно зажать яремную вену и остановить ему дыхание. Даниэль потерял сознание. В ту же минуту Арудж, вооружившись крепкой ниткой, предварительно смазанной жиром для лучшего вхождения в плоть, срезал его мужские органы. Хайраддин тщательно прижег рану, а затем она была присыпана заживляющим порошком из смеси мака с валерианой, секретом которого владели арабы. В обмен на согласие совершить эту мерзость Хайраддин потребовал от Аруджа сохранить в тайне их общее преступление.
Слушая этот рассказ, Николь тоже заплакал. Хасан так живо изобразил все то, что из его собственной памяти стер напиток дамы Лаодамии. И от этого ему стало так же больно, как некогда при пробуждении. Он страдал и за Хасана, и за себя. И не смог помешать себе пересказать историю, в которой объектом подобной операции был он сам. И тогда их обоих, подвергшихся оскоплению вследствие жестокого каприза могущественных персон, объединило взаимное сострадание, в сущности совершенно естественное и неизбежное.
Они дошли до того, что, не переставая заливаться слезами, показали друг другу свои шрамы.
У христианина – полное отсутствие мошонки и член ребенка. У бейлербея – ничего на поверхности, кроме бугорка с изуродованным протоком. Николь терпел мучительную боль в продолжение пятнадцати дней, а Даниэль – лишь нескольких, потому что Хайраддин в изобилии пичкал его сильнодействующим джемом из гашиша. Он также утратил всякое воспоминание о том, что сделали с ним оба брата.
Гомбер распухал до тех пор, пока не превратился в теперешнее жирное создание. Даниэль совсем не толстел, напротив, он стал настолько привлекателен, что Хайраддин, выбирая ему арабское имя, решил назвать его Хасаном, что значит Прекрасный. Но как ироничен язык: невольный дар Содимо только что превратил – на медали – гробницу в остров, а слово hassan в субстантивированной форме по-арабски значит «конь». Ребенок вырос на попечении Хайраддина, чьи советники быстро согласились признать за ним все достоинства этого животного. «Кроме мужской силы», вздыхал про себя его приемный отец.
Ожидаемая от маленького сарда ненависть переродилась в хитрость, пока синева его глаз освещала страницы книг, которые он осваивал, как хотел того Хайраддин. После смерти Аруджа Барбароссы, пригвожденного к воротам Тлемсена, его брат Хайраддин Барбаросса раскаялся в нанесении увечья ребенку и желал для него только самого лучшего. Поэтому он отыскал ему наставников среди ученых иудеев.
Необразованный корсар испытывал большое уважение к этим мудрецам, которые выстояли в условиях жестоких гонений Средиземноморья, отнюдь не скупившегося на зверства. Хайраддин помогал как сынам Авраама, изгнанным из Испании, так и маврам, перебираться на подвластные ему берега. Иудеи, прибывавшие из Валенсии и Толедо в Алжир, обреченный в ту пору, главным образом, на торговлю награбленным, поили эту землю от источника своей древней культуры. Хайраддин взял под свое покровительство и осыпал милостями одну раввинскую семью в обмен на обучение Хасана и полное соблюдение тайны, относящейся к его интимному дефекту.
Хасан рос бойким мальчиком и проявлял удивительно здравое понимание премудростей Торы, свод правил которой полезен для всякого дела, в том числе и в политике. И вот настал день, когда он, обнаружив отсутствие в своем паху того, что имеется у других мальчиков, стал задавать вопросы. Поскольку раввинам было известно его первоначальное имя, они взялись объяснить его отличие от других, затеяв спор о толковании священных текстов.
– В первой главе книги Даниила написано, что вышеназванный Даниил, будущий пророк, был воспитан мудрым Асфеназом, начальником евнухов при царе Навуходоносоре, – начал свое рассуждение Азария.