Нерозначники
Шрифт:
Зашёл Никанор в дом, и в тот же миг дверного проёма не стало -- ни входа в избушку нет, ни выхода.
Объяснили кромешники Самосвету, в чём закавыка, да и поманили большой бутылкой какого-то снадобья. Самое лучшее средство, говорят, про всякие болезни забудешь. Ну и давай у него выспрашивать, как можно Елиму насурочить и какую каверзу подложить лучше.
– - Наслышаны, наслышаны, мастак настоящего дела...-- с уважением проговорил Шайрай.
– - Вот и присоветуй что-нито.
Заартачился Никанор. Не с руки, говорит, мне кромешникам
Видят кромешники -- по-простому не сладить, -- дали снадобья испить. Правда, незаметно из какой-то вовсе другой бутылки плеснули.
Никанор и совсем молодцом глянулся, да и нравом посмяк. Крякнул с доволи и говорит:
– - У них, у человеков, недостатков много, а всё же впечатлительность ихова особняком стоит. Жалостливые больно. Побудка у них такая есть -- любовь. Не умеют, вишь, с сердцем своим управляться. Привязываются шибко и друг к другу, и ко всему что ни попадя. Через эту слабинку и действовать надо...
– - Не тяни!
– - не выдержал Повитель.
– - Про это мы и сами знаем.
Никанор помолчал чуть -- не по нраву ему пришлось, что со слова сбили. Потом всё же досказал.
– - Есть у меня задумка. Верное дело и путанное, как надо. Так всё обделать можно -- никто и не прознает, -- Никанор опять помолчал сколько-то и говорит: -- Есть у Елима медведка приученная. Души он в ней не чает. И она к нему привязанная, как собачка всё равно -- смотреть тошно. Прошлой весной "щенят" к нему своих привела. Смотри-ка, вишь, не куда-нибудь, к нему наперво побежала. Видел я однажды встречу их. Гляжу, бежит медведка к старику, и тот тоже к ней навстречь. Я наваживаю: "Разорви! Разорви! Рвани его!" Мимо. Не подействовало. Повалила его, конечно... Лицо ему облизывает... тьфу! Смотреть тошно было. Собачьи нежности...
– - О деле бы говорил!
– - зыкнул Повитель -- не по нутру ему, знаешь, когда о таком-то рассказывают.
– - А то и говорю, что надо им помочь встретиться поскорей. Зачем весны ждать...
– - Не понял, -- Шайрай тупо глянул на Повителя. А у того у самого смекало в голове не отозвалось.
Ну, Никанор и объяснил:
– - Берлогу разорим, и так, будто Елим это сделал... Она за детей его на куски разорвёт...
До кромешников дошло наконец. Подивились, конечно, какое ловкое умудрение Никанор измыслил.
Не впервой Никанор так беду наводит. А сам вроде как в стороне, ни при чём будто. Помнишь же, что он с Лемой сделал?
...Приняли, стало быть, кромешники наумку Никанора, тут Повитель и говорит:
– - Умно всё придумал, хвалю. Широко смотришь. Тебе и в Елима рядится...
Никанор испугался, глазки враз забегали.
– - Нет, -- говорит, -- я не могу. Помилования дожидаюсь... Вдруг прознают...-- а сам уже и понял, что глупость сморозил, не отвертеться.
– - А кому тогда?
– - покривился Шайрай.
– - Мы не умеем.
И то верно, не дано кромешникам чужие лица примерять. Насели они на Никанора:
Уговорили, одним словом. Выпросил, правда, Никанор дополнительно ещё себе средства целительного.
* * *
Добрую берложку Настя изладила. Чаща непролазная вокруг, валежины и бурелом повалены вразброс, да высоконько вздымаются; где и рытвины глубокие. Так просто охотникам не подступиться. На поглядку медвежье место и есть. Сама берложка под искорью старой берёзы, лапником застланная, а сверху ещё и кряжистые лесины крест-накрест положены.
Настя открыла глаза -- чутко она спит, то и дело просыпается -- и на детей глянула. Макарка опять распластался возле маминого бока, словно жарко ему. Настя вздохнула: нисколько тепло не бережёт, сорванец, а до весны ещё долго. Прижала его к себе плотнее и лапой прикрыла. А Миклуша в комочек правильно свернулась, розовый язычок высунула наружу, зубками его прикусила и посапывает себе. Настя лизнула её тихо по шёрстке и успокоенная прикрыла веки. А через несколько секунд вдруг вздрогнула и распахнула глаза...
Хоть и не люди -- и беззвучно к берлоге подошли, и учуять их никак нельзя было, -- а Настя всё равно почувствовала, что беда наближается. Материнское сердце подсказало.
– - Не надо, -- тихо прошептала она и теснее прижала к себе сонных Миклушу с Макаркой.
Кромешники с Никанором к берлоге подошли, совсем рядышком остановились. Посомневались, знаешь, -- может, говорят, и нет там никакой медведицы.
– - Вон чело видите?
– - растолковывал Никанор, показывая на отверстие в снегу, с заиндевевшими краями.
– - Это у неё морда с этой стороны. Берите колья и тыкайте ими в берлогу, а я её здесь встречать буду...
Сказал это Никанор да и перевернулся... в старика Елима. Ловко, и от настоящего не отличишь. Только глаза, конечно, не те. Так-то вроде они, вот только у Елима -- добрые, и тепло излучают, а у этого, поддельного, семь умов из глаз светится и колкость какая-то.
Тут Настя и ясно услышала скрип шагов. "Это же люди с ружьями, -- поняла она.
– - Так и маму убили..." Не зная, что делать, она прижала ещё крепче медвежат к себе и закрыла лапами их ушки. "Только бы детей не напугать, -- в ужасе подумала она.
– - Миклушка такая трусиха..."
Снаружи и вовсе зашумели, затрещали ветки -- не сторожатся, как в насмешку, Повитель с Шайраем, колья себе выламывают. Медвежата и проснулись. Миклуша услышала, обняла мать лапой, прижалась крепче и зашептала, заикаясь от страха:
– - Мама, это кто? Я боюсь, мама, они за нами пришли?
– - Нет-нет, -- торопливо сказала Настя.
– - Спи, доченька, спи спокойно.
Макарка вытянулся из-под маминой лапы и навострил ушки. Поводил ими из стороны в сторону и на мать растерянно глянул. А у Насти уже слезинки в глазах блеснули. Она отвернулась торопко и говорит, как можно спокойней: