Приключения Джона Девиса
Шрифт:
– Ну что? – спросил я, когда Константин ушел.
– Завтра мне приведут священника, в день моей смерти все пленные будут освобождены, только тебя, Джон, он именем моей матери просил оставить у него, пока Фортунат не поправится. Извини, он просил именем моей матери, и я не в силах был отказать. Я дал ему обещание за тебя, что ты поедешь с ним на остров Кеос.
– Я исполню это обещание, Апостоли. Изгнаннику все равно где жить. Только скажи, ради бога, как он согласился на такую жертву?
– Мы оба принадлежим к обществу гетеристов, основанному ради возрождения Греции, – ответил Апостоли, – и по нашим правилам каждый член общества обязан исполнять все, о чем другой просит на смертном одре… Я попросил его освободить пленников, и он согласился…
– О, ты несравненно выше своих предков! – воскликнул я. – Древний грек потребовал бы гекатомбы [49] , а ты просишь всепрощения. Ты хочешь, чтобы о тебе не только плакали, но и благословляли тебя.
49
Гекатомба – торжественное жертвоприношение первоначально из ста быков (в Древней Греции), также в переносном смысле жестокое истребление большого числа людей.
Апостоли улыбнулся. Потом, заметив, что он молится, я ушел, чтобы не мешать. Через некоторое время я вернулся. Апостоли спал вполне умиротворенно, но спустя полчаса у него начался сильный кашель, а потом открылось страшное кровотечение. Во время этого ужасного приступа бедный юноша несколько раз лишался чувств.
Рано утром привезли греческого священника, за которым посылали на остров Самос, это была минута чистой радости для Апостоли. Я хотел оставить их одних, но он сказал:
– Не уходи, Джон, нам уже недолго осталось быть вместе.
Потом он пересказал священнику всю свою жизнь, невинную и бесхитростною, как жизнь младенца. Священник был глубоко тронут и, указывая мне одной рукой на умирающего Апостоли, другой на пиратов, которые иногда заглядывали в палатку, заметил:
– Вот те, кто уходит, а вот те, кто остается.
– Пути Господни неисповедимы, отец, – сказал Апостоли. – Я слаб, и он призывает меня к себе, чтобы молиться, а сильных оставляет здесь, чтобы сражаться. Вы станете молиться за меня, отец, когда я умру, а я буду молиться за нашу родину.
– Будь спокоен, сын мой, – сказал почтенный священник, – я уверен, что у престола Божьего ты принесешь больше пользы родине, чем здесь.
– Тогда я рад умереть, отец! – воскликнул Апостоли с восторгом. – Я благословляю смерть, если она может принести пользу моему отечеству!
– О, дай бог! – сказал Константин, входя в палатку и опускаясь на колени у постели больного.
Священник причастил его. Я и сам поверил в близкое возрождение Греции, увидев, как молодого человека, старого священника и атамана морских разбойников объединяют таинственные узы – любовь и надежда, которые умирающий завещает живым во имя Бога и родины.
Причастившись, Апостоли стал спокойнее и, как только священник ушел, попросил, чтобы мы отнесли его к выходу из палатки. Мы с Константином выполнили эту просьбу. Он тотчас воскликнул, что теперь пелена спала с его глаз и что он видит и небо, и море Самосское, и даже берег, который нам самим казался легким облаком под первыми лучами восходящего солнца. В глазах его светилась такая радость, лицо озарилось таким блаженством, что я даже перестал верить, что он умирает, и ожидал чуда. Душа его укрепилась светлой благодатной надеждой. Я сел рядом, и он стал говорить мне о своей матери, о сестре, но не так, как прежде, а как путешественник, который долго отсутствовал и возвращается домой в твердой уверенности, что все родные ждут его на пороге.
Так прошел день, и наступил вечер – один из тех прекрасных вечеров благословенного Востока, когда ветер приносит ароматы бесчисленных цветов, прекрасные розовые облака отражаются в море и солнце, улыбаясь, покидает землю.
Апостоли теперь молчал и, казалось, был погружен в восторженное созерцание природы. Целый день он следил за солнцем и вечером попросил, чтобы я повернул его лицом к западу. Когда огненный шар дошел уже до гор Андроса, Апостоли будто взбодрился, приподнялся и стал провожать его взглядом; наконец, когда солнце совсем скрылось, он протянул к нему руки, сказал «прощай», и голова его опустилась мне на плечо.
Апостоли умер – умер без агонии, без страданий, умер, как пламя, которое гаснет, как звук, который исчезает в воздухе, как благоухание, которое воспаряет к небу. Я исполнил его желание: остриг ему волосы и снял с руки кольцо. Я просидел возле него всю ночь. Утром привезли с острова Самоса двух женщин, они омыли его тело и натерли благовониями, надели на голову венок из цветов, а на грудь положили белую лилию. Потом я пошел с двумя пиратами на вершину холма вырыть могилу в том месте, которое Апостоли сам выбрал, воткнув в землю ветку олеандра.
Весь день пираты перевозили на свою фелуку товары, находившиеся на «Прекрасной левантинке». Вечером старый священник опять приехал, стал возле усопшего на колени и начал молиться. Когда пленных подвели к палатке, они увидели мертвого Апостоли и заплакали, потому что все любили его, как брата.
По окончании отпевания тело положили в гроб, и четыре пирата подняли его на плечи. Священник пошел вперед, за ним шли два мальчика со свечами, потом несли гроб. Позади шли самосские женщины с кутьей [50] , в середине которой была белая марципановая фигурка в виде горлицы. У могилы блюдо поставили на тело, священник прочитал литию [51] , потом гроб закрыли и начали заколачивать, а кутью подали нам, чтобы мы помянули покойника. Потом я услышал, как стукнула о гроб первая горсть земли, брошенная в могилу, за ней последовали другие, отдаваясь глуше и глуше. Наконец, когда могилу зарыли, Константин протянул руку и обратился к пленным:
50
Кутья (от греч. Kedeia – «похороны») – каша из риса, подаваемая на поминках.
51
Лития (от греч. Lite – «просьба, моление») – краткое молитвословие об упокоении души усопшего.
– Ваш усопший брат просил возвратить вам свободу. Возьмите свой корабль, море для вас открыто, ветер поднимается. Ступайте!.. Вы свободны.
Это было прекрасное надгробное слово славному Апостоли.
Все начали готовиться к отплытию. Пассажиры, радуясь, что отделались так легко, и шкипер, получив назад свое судно, не могли надивиться такому неслыханному великодушию пирата. Признаюсь, я сам стал смотреть на этого человека другими глазами. Фортунат не мог присутствовать на похоронах и потому велел посадить себя у палатки, чтобы по крайней мере видеть церемонию издали. Я подошел и со слезами на глазах подал ему руку.