Приключения Джона Девиса
Шрифт:
Нижний этаж занимали люди Константина. Они жили тут, как в лагере: днем играли, ночью спали. Стены и колонны, поддерживающие свод, были увешаны ятаганами с серебряными насечками, пистолетами с богатыми рукоятями и длинными ружьями с перламутром и кораллами.
Эти люди встретили своего начальника не как лакеи господина, а как солдаты командира, в покорности их было нечто добровольное и независимое: это было не рабство, а преданность. Капитан, называя всех по имени, каждому сказал по несколько слов – насколько я мог понять, он спрашивал об их женах, детях, родственниках. Потом он объявил им, что я спас Фортуната от смерти. Один из них тотчас подошел ко мне и почтительно поцеловал мою руку. Фортунат ходил еще с трудом, четыре человека подхватили его на руки и понесли на второй этаж по наружной лестнице, которая вела на балкон.
Второй этаж представлял собой полную противоположность первому. Он состоял из трех комнат с диванами, светлых, просторных и уютных. Одно только в убранстве этих комнат напоминало нижний этаж – великолепное оружие, трубки с янтарными мундштуками и коралловые четки, висевшие по стенам. Как только мы вошли в большую среднюю комнату, два мальчика в бархатных куртках и сапожках, шитых золотом, подали нам трубки и кофе. Мы выпили по несколько чашек кофе и выкурили по несколько трубок, потом Константин повел меня в комнату в восточном углу дома и указал лестницу, которая вела на нижний этаж, так что я мог выходить во двор, никого не побеспокоив. Наконец, он ушел в свои комнаты и запер за собой дверь.
Я остался один и тут только начал обдумывать свое странное положение. За несколько месяцев я пережил столько приключений, что порой все казалось мне сном. Я рос под надзором моих добрых родителей, потом поступил в колледж, а оттуда прямо на корабль – следовательно, провел большую часть своей молодости в некоторого рода рабстве, а теперь вдруг стал совершенно свободным, настолько, что даже не знал, что делать со своей свободой. Я остановился в первом же месте, куда занесла меня судьба, точно птица, которая, поднявшись в воздух, тотчас садится, не чувствуя в себе достаточно сил, чтобы лететь далеко. И где я теперь? Куда мне ехать дальше? Все пути были для меня открыты, кроме одного – дороги домой.
Не знаю, сколько времени провел я в этих размышлениях и сколько времени еще промечтал бы, если бы луч солнца не проник через решетку, ослепив меня. Я встал и приблизился к окну. По двору к павильону шли две женщины, их невозможно было разглядеть под длинными свободными покрывалами, но по легкой походке незнакомок нельзя было не угадать, что они молоды. Кто же эти женщины, о которых ни Константин, ни Фортунат никогда мне не говорили? Они вошли в павильон, и дверь затворилась.
Я стоял у окна и гадал, увижу ли вновь хоть одну из таинственных соседок. Через несколько минут две горлицы сели у окна павильона, решетка приподнялась, оттуда высунулась нежная ручка и загнала обеих птиц в комнату.
О, Ева, общая наша праматерь, как велико любопытство, которое ты оставила в наследство потомству, если оно через столько тысячелетий в минуту заставило одного из детей твоих забыть и родных, и отечество! Все отступило на задний план при появлении женской ручки. Теперь остров Кеос был для меня не просто скалой посреди моря, Константин – не пиратом, попирающим законы, и я сам – не бедным мичманом без будущего и без родины. Кеос снова стал древним Кеосом, где Нептун построил храм, Константин превратился в Идоменея [54] , основателя нового Салента, а я стал изгнанником, который, подобно Энею [55] , ищет какую-нибудь страстную Дидону [56] или целомудренную Лавинию [57] .
54
Идоменей – персонаж древнегреческой мифологии, внук Миноса, критский царь. По Вергилию, Идоменей покинул Крит, будучи изгнан, после чего овладел Саллентинской равниной в Италии.
55
Эней – в греческой мифологии и у римлян один из главных защитников Трои во время Троянской войны, родоначальник Рима и римлян, которому посвящена «Энеида» Вергилия.
56
Дидона – в античной мифологии основательница Карфагена. По Вергилию, Дидона влюбилась в Энея, заброшенного бурей в Карфаген, и после его отъезда покончила жизнь самоубийством.
57
Лавиния – в римской мифологии дочь царя Латина, отданная им в жены прибывшему из-под Трои Энею.
Я погрузился в эти золотые мечты, как вдруг дверь отворилась, и мне доложили, что Константин ждет меня к обеду. Я был очень рад, что он не пришел сам, потому что тогда застал бы меня у окна и, верно, догадался бы, кого я там высматриваю. К счастью, пришел один из его мальчиков-слуг, который жестами объяснил цель визита, но я легко его понял и тотчас направился за ним в сладостной надежде, что увижу за столом и обладательницу хорошенькой ручки.
Я ошибся. Константин и Фортунат одни ждали меня за столом, накрытым по-европейски, хотя обед был совершенно азиатский. Когда мы сели, на столе уже стояло блюдо, на котором горка риса возвышалась одиноким островком среди моря кислого молока, по сторонам красовались две тарелки с яичницей и два блюда с отварными овощами. Затем подали вареную курицу, жареную телятину, семгу и каракатицу с чесноком и корицей – всеми любимое местное блюдо, которое сначала показалось мне отвратительным, но к которому, однако, я быстро привык. Потом принесли десерт – апельсины, фиги, фисташки и гранаты. Наконец, подали кофе и трубки.
За обедом мы разговаривали о разных вещах, и ни Константин, ни Фортунат ни разу даже не намекнули на то, что меня так занимало. Когда мы выкурили по три или четыре трубки, Константин спросил, чего мне больше хочется – поохотиться на зайцев и перепелок, которых на острове очень много, или осмотреть развалины. Я выбрал последнее, и он велел оседлать лошадь, приготовив конвой и проводника.
Приказ седлать лошадь показался мне довольно странным – остров был всего-то двадцать миль в окружности. Я удивлялся, что Константин и Фортунат – люди крепкие и привычные к труду, – не могут пешком обойти свои владения. Несмотря на это, я принял предложение Константина и спустился с ним в первый двор; Фортунат был еще слишком слаб и с трудом ходил. Через несколько минут привели лошадь. Это был один из тех красивых коней, порода которых, воспетая Гомером, жива и поныне. Но конюх ошибся: не зная, кто седок, он взял женское бархатное седло, алое, шитое золотом. Тут я все понял: лошадей держали для моих таинственных соседок. Константин сказал конюху несколько слов по-гречески, и тот мигом сменил седло.
Было уже два часа пополудни. Объехать весь остров я не успел бы, и потому нам предстояло осмотреть руины одного из четырех могущественных городов, которые некогда здесь стояли, – Картеи, Песса, Кореза и Вули. Я выбрал Картеи, родину поэта Симонида.
Кеос славится во всей Греции своим шелком, притом остров весьма хорошо возделан, и его склоны покрыты виноградниками и плодовыми деревьями. Впрочем, кеоты унаследовали от предков отвращение к движению, из-за этого население некогда настолько увеличилось, что в древности существовал закон, по которому всех жителей старше шестидесяти лет умерщвляли.
Вечер был прелестный, а воздух казался прозрачным. Передо мной высилась гора Святого Ильи. Наконец, я обогнул гору и увидел, как солнце садится за хребтом Парнаса.
Константин и Фортунат ждали меня к ужину. Я нагулял страшный аппетит, а между тем ужин был так скромен, что я стал с тоской вспоминать о семге и каракатице с чесноком, на которые за обедом и не глядел. Мягкие каштаны были самым сытным блюдом, потому что, кроме этого, были поданы только кислое молоко и фрукты. К счастью, оба моих товарища, как и все жители Востока, ели очень мало, и потому я по крайней мере мог вознаградить себя за качество количеством. После этого мы выпили по чашке кофе и выкурили по несколько трубок, наконец, Константин встал, и я ушел в свою комнату.
Я давно этого ждал – мне не терпелось посмотреть, ничего ли не поменялось у моих соседок, а луна светила так ярко, что видно было как днем, но я напрасно глядел и ждал – решетки были в прежнем положении. Тут мне вздумалось обойти стены, чтобы посмотреть, нет ли где другого входа, и я вышел на первый двор. Сначала я опасался, что дисциплина здесь – как в военных гарнизонах, но нет, везде было отперто, и я спокойно мог исполнить свое намерение.
Однако как я ни торопился, но не мог не остановиться на минуту, чтобы полюбоваться на прекраснейшую картину, которая предстала перед моими глазами. Внизу лежали город и порт, дальше простиралось море, столь спокойное, что его можно было принять за огромное синее покрывало, натянутое так, что на нем не было ни складочки. Звезды отражались в нем трепещущими огоньками, а за морем, на мрачных берегах Аттики, которые казались облаком, полыхало огромное пламя – видно, горел лес.