Приключения Джона Девиса
Шрифт:
– Да, да, – сказал он, – Апостоли был достойным сыном Греции, зато вы видите, что мы в точности исполнили первое обещание, которое он взял с нас, а когда придет пора исполнить и второе, будьте уверены, что мы так же свято сдержим свое слово.
Качка была уже не опасна для Фортуната, потому что рана его начинала заживать; в тот же вечер его перенесли на фелуку, я последовал за ним, чтобы в точности исполнить обещание того, кого мы оставили на острове. В последних лучах заходящего солнца оба судна вышли из порта и, повернув в противоположные стороны, удалились от Никарии. Ветер был свежий, притом мы шли еще и на веслах, и потому остров Никария скоро скрылся из виду.
Глава XXIV
Проснувшись на другой день, мы увидели, что идем по Эгейскому морю к группе Цикладских островов. Под вечер мы были уже в проливе, отделяющем Тено от Микони, и вскоре бросили якорь в порту островка мили в три длиной и около мили шириной. Константин сказал, что мы простоим тут всего лишь одну ночь, и предложил поехать с некоторыми из его людей на берег – посмотреть, как ловят перепелок сетями. Узнав, что этот остров, который называется нынче Ортигией, есть древний Делос, я отправился исследовать его и за час обошел. Остров оказался необитаем: ничего, кроме руин, я на нем не обнаружил.
Когда я вернулся, Константин и Фортунат пригласили меня поужинать с ними. Мы впервые сидели за одним столом. Они постарались придать этому ужину некоторую торжественность. Впрочем, с тех пор как я принялся лечить Фортуната, обходились со мной очень хорошо. В тот вечер они были еще ласковее со мной, чем обычно. После ужина, когда слуги во второй раз поднесли в серебряном кубке самосское вино, подали зажженные трубки и ушли, я спросил, чем вызвана их необычная благожелательность. Они переглянулись, улыбаясь.
– Мы ждали этого вопроса, – сказал Константин. – Ты находишь это странным, потому что судишь о нас так, как судил бы любой другой на твоем месте, обижаться нам нечего.
И он рассказал мне свою историю – историю человека с гордым характером, который, став жертвой несправедливости, платил людям злом за зло. Константин был майнотом [52] , предки его принадлежали к числу тайгетских [53] «волков», которых турки не могли ни сделать ручными, ни изгнать из гор и наконец, оставили в покое. Димитрий, отец Константина, влюбился в одну молодую гречанку, родители которой переехали в Константинополь. Он последовал за ними, женился и поселился в Пере – европейской части Константинополя. Он жил там со своими детьми в богатстве и благополучии, как вдруг в соседнем доме, принадлежавшем одному турку, вспыхнул пожар. Распространились обыкновенные в этих случаях слухи: стали говорить, будто дом подожгли греки, и турецкая чернь, радуясь предлогу, нахлынула ночью в этот квартал и разграбила дома греков. Фортунат и Константин защищались некоторое время, но, видя, что Димитрий пал, они с родственниками взяли сколько могли золота, покинули свой дом и товары и ушли через черный ход. Им удалось добраться до Мраморного моря, потом до Архипелага, и они сделались пиратами. С тех пор они разъезжали по морю, так же грабили и жгли корабли, как их дома и товары были сожжены и разграблены, и в отмщение за смерть Димитрия умерщвляли всех турок, которые попадались им под руку.
52
Майноты, или маниоты, – жители местности Мани, или Майны, в Пелопоннесе, члены особой клановой системы социальных отношений, сложившейся в Средние века. Для них характерны кровавая месть и семейные раздоры.
53
Тайгет – горный хребет протяженностью 75 км, расположен в Греции, на юге полуострова Пелопоннес.
– Ты, конечно, понимаешь наше беспокойство, – заговорил Фортунат, когда его отец окончил рассказ. – Ранив меня, ты сам, как Ахилл, вылечил мою рану. Ты нам теперь брат, но мы для тебя по-прежнему пираты, разбойники. Нам нечего бояться своих земляков-греков: в душе они все желают нам добра; нечего бояться и турок: их корабли никогда не нагонят наши фелуки, а в нашей крепости они нас атаковать не посмеют. Но ты, Джон, принадлежишь к народу могущественному, у ваших кораблей такие же быстрые крылья, как у наших самых легких судов. Обида, нанесенная одному англичанину, считается оскорблением для всего вашего народа, и ваш король не оставит ее без наказания. У тебя не будет повода жаловаться на нас, поклянись же, Джон, что ты никогда не откроешь убежища, в которое мы тебя введем. Мы не требуем твоей дружбы – ты не захочешь быть другом пиратов, но мы просим тебя не выдавать нас. Если ты не дашь нам этого обещания, мы останемся здесь, пока я не поправлюсь, а потом отпустим тебя. Мы дадим тебе столько золота и драгоценных камней, сколько ты потребуешь, потом ты поедешь, куда тебе угодно, пожалуешься своим консулам, если захочешь, и, возможно, мы снова когда-нибудь сойдемся с оружием в руках. Или, – Фортунат снял с шеи четки и положил их на стол, – поклянись мне на этих четках, которые дал моему деду константинопольский патриарх, что ты не донесешь на нас, тогда мы сегодня же снимемся с якоря, тогда ты будешь нашим другом, гостем, братом, наш дом будет твоим домом, и мы ничего не станем скрывать от тебя.
– Разве ты не знаешь, – ответил я, – что я теперь такой же изгнанник, как и ты, и, вместо того чтобы искать покровительства своей нации, вынужден скрываться?.. Ты говоришь мне о награде?.. Посмотри, – сказал я, раскрывая пояс, наполненный золотом и векселями, который я никогда не снимал, – видишь, мне награда не нужна. Я происхожу из богатой и знатной семьи – мне стоит только написать отцу, и он пришлет вдвое больше. Но мне нужно исполнить один священный долг: объявить матери и сестре Апостоли о его смерти, отдать одной его волосы, а другой кольцо. Обещай мне, что вы отпустите меня, когда я захочу исполнить этот священный долг, тогда я дам клятву, которую вы требуете.
Фортунат посмотрел на отца, и тот кивнул в знак согласия. Тогда он взял четки, прочел про себя молитву, поцеловал их, встал и, протянув над четками руку, сказал:
– Клянусь за себя и за отца моего и призываю Святую Деву в свидетельницы моей клятвы, что, как только ты захочешь уехать от нас, мы тебя отпустим и ты отправишься в Смирну или куда тебе угодно.
Потом я встал.
– А я клянусь тебе могилой Апостоли, что не скажу ни слова, которое могло бы повредить вам, не открою вашей тайны до тех пор, пока вам нечего уже будет бояться или пока вы сами не освободите меня от этого обещания.
– Хорошо, – сказал Фортунат, протянув мне руку. – Ты слышал, отец, так вели же собираться в путь – тебе, наверное, как и мне, хочется поскорее обнять тех, кто ждет нас, успокоить тех, кто не знает, что с нами стало, и молится за нас.
Константин отдал приказ на греческом языке, и через несколько минут фелука пришла в движение. На другое утро, когда я проснулся и вышел на палубу, мы неслись на всех парусах к большому острову, который протягивал к нам, как руки, два своих длинных мыса, образующих гавань. За портом виднелась гора, которая показалась мне ярдов в шестьсот высотой. Матросы работали с необычайным усердием и весело распевали, а между тем народ, завидев судно, начал собираться в порту. Было ясно, что возвращение фелуки – праздник для всего острова.
Фортунат был еще слаб и бледен, однако же появился на палубе. Они с отцом надели лучшую свою одежду. Наконец, мы вошли в порт и бросили якорь перед прекрасным домом, построенным на склоне горы, в тутовой роще. В эту минуту женская рука просунулась через решетку одного из окон и начала махать платком. Фортунат и Константин ответили на это приветствие выстрелами из пистолетов – то был знак благополучного возвращения. Мы сошли на берег под радостные возгласы собравшихся.
Глава XXV
Дом Константина одиноко стоял на северо-западном склоне горы Святого Ильи. С площадки, на которой он был выстроен, видны были не только порт и деревня, расположенная дугой, но и море от острова Эгина до Эвбеи. К дверям дома вела тропинка, которая затем круто поднималась к самой вершине горы. Там, как орлиное гнездо, возвышалась небольшая, но совершенно неприступная крепость, в которой можно было укрыться в случае опасности. Обычно там находились только часовые, которые оттуда могли заметить любую лодку, приближающуюся к берегу. В доме Константина, как и во всех домах, принадлежащих людям зажиточным, был передний двор, окруженный высокими стенами, нижний этаж, а над ним балкон, который шел по всей длине второго этажа; потом другой, внутренний двор, куда можно было пройти только по лестнице, ключ от которой был у хозяина; там стоял розового цвета павильон, окна которого были на турецкий манер забраны решетками из камыша. Наконец, за этим таинственным павильоном был большой сад, окруженный высокими стенами, так что снаружи никто не мог увидеть гуляющих там.