Штундист Павел Руденко
Шрифт:
– Ни Степана, ни кого другого я не совращал. Да и мне ли, неученому, других учить? Сам
Христос совратил их к себе, а коли есть моя вина, так та, что дверь я людям указывал, каковою к
нему, нашему учителю, пройти, еже есть книга, что дана всем нам в поучение и что лежит перед
твоим преподобием на столе. В золотом она переплете у твоего преподобия, а нам и в простом
переплете она золотая, потому что в ней вся Божия правда рассказана – и как людям жить, и как
веровать,
– Мы не учиться у тебя пришли, а судить твое невежество и предерзостное поведение, –
перебил его Паисий. – Отвечай на вопросы. Тобою научен был этот твой ученик и
соумышленник учинить публичное оказательство вашей гнусной ереси и надругательство над
святой иконою?
– Об изрублении Степаном доски, именуемой иконою, – отвечал Лукьян вполголоса, не
поднимая глаз, – я осведомился лишь тогда, когда это увидел.
– Но ты его одобрял в его преступлении, – допытывался Паисий. – Ты с ним заодно.
– Нет, не я его одобрял, – сказал Лукьян.
– Ты его не одобрял. Это хорошо и похвально, – сказал Паисий. – Запиши, брат Парфений.
– Запиши уж заодно, твоя милость, – прибавил Лукьян, – что не я, а Бог его одобрял, потому
что, когда пророк посек капище Ваалово, Бог его не наказал, а превознес своею милостью.
Паисий позеленел от злости, но сдержался и только проговорил, обращаясь к секретарю:
– Да, запиши это, брат Парфений. Лукьян Петров,- продолжал он, – ты возбуждал народ к
неуважению Богом установленных властей. Ты произносил хульные речи на царя, за гонение
якобы правой веры и его ратоборство за православие.
– Веру свою считаю единой правою, – сказал Лукьян, – как мне Бог то открыл, и да
поможет он моему неведению. А хулы на царя земного не произносили уста мои, и насчет
властей предержащих – поклеп это на нас совсем облыжный. Мы печемся о небесном, а не о
земном царствии. Властям мы повинуемся, не только добрым, но и строптивым, как повелено то
от апостола. В делах же веры мы повинуемся Богу единому, и в этом ни цари, ни владыки
земные не властны: Бога слушать более надлежит, чем их. А в земных делах они над нами Богом
поставлены, и им довлеет страх, и почет, и покорство. Мы и терпим и не прекословим и за
гонения, Божиим изволением на нас посылаемые, мы не ропщем, а терпим по примеру древних
христианских первоучителей.
– Вишь, куда полез, – язвительно проговорил Паисий. – Выходит, значит, что вы все вроде
как бы апостолов и христиан первозванных, а царь православный с его христолюбивым
воинством – вроде как император
проповедников правой веры? Так ведь?
– Бог на том свете разберет, кому за кого идти, – сказал Лукьян уклончиво. – Кого он как
рассудит, мы не знаем, потому что не дано человекам предузнавать его промысел. А знаем мы,
что на сем свете мы должны блюсти его заповеди, от них же единая есть: воздадите кесарево
кесарю, а Божие – Богу.
Как ни старался Паисий раздразнить Лукьяна, он не мог вызвать какого-нибудь резкого,
отрицательного отзыва о правительстве, который мог бы пригодиться для обвинения. Лукьян
был осторожен и сдержан: он не хотел быть осужденным из-за пункта, которому, в качестве
чистокровного сектанта, он не придавал значения. Паисий вынужден был так и бросить его,
ничего не добившись, и перейти к пунктам духовного содержания, – и тут, неожиданно для
Паисия, Лукьян оказался не только откровенным, но даже резким.
Он обвинялся в стремлении ниспровергнуть церковь, в хуле на святыню таинства, в
самовольном совершении треб и во многих подобных преступлениях против православия и
канонического права.
Лукьян объяснил, что он и его единоверцы церкви не отрицают, веря по обещанию
Христову, что дух божий живет во всех верующих, и каждый может толковать Писание, как Бог
ему внушит. В таинствах видят простые обряды, которые может совершать во имя Христово
каждый верующий по примеру первых времен. Он признал, что сам крестил детей и заключал
браки и за братской трапезой преломлял хлеб и подавал вино.
На вопрос о святых ответил без обиняков:
– Были такие же люди, как и мы, только праведные.
– Как? И апостолы такие же, как ты вот с этим Степаном? – сказал насмешливо Паисий.
Лукьян не смутился.
– Апостолы, – сказал он, – Христа видели и слово его слышали, и потому о вере нам
свидетельствуют, точно на небо сами восходили. А были они такие же люди, как и мы.
Паисий кивнул головой. Этого было достаточно, чтобы "упечь" Лукьяна, куда ему
вздумается.
– Запиши, брат Парфений, – сказал он секретарю.
– Ну, апостол, – весело сказал он, обращаясь снова к Лукьяну, – а как ты насчет епископов
и митрополитов и святейшего синода полагаешь? Все, чай, по-твоему, волки, а не пастыри?
Лукьян ничего не ответил и отвернулся в сторону. Паисий повторил вопрос в более
приличной форме.
– Если ты полагаешь, что простой мирянин может за попа быть, то объясни, как насчет