Штундист Павел Руденко
Шрифт:
епископов. Должен быть старший над попами, как на небе над ангелами есть архангелы и над
архангелами архистратиг?
– "Все ли апостолы? Все ли пророки? Все ли учители?"
Ответ этот был тоже записан.
Допрос продолжался по всем семнадцати пунктам. Паисий пытался спорить. Но Лукьян
сыпал текстами, зная на память весь Новый Завет и добрую часть Библии. Когда же Паисий
ссылался на постановления соборов, то Лукьян отклонял его доводы заявлением, что соборам
верит: зачем толкования, когда прямое слово Божие перед глазами у всех?
– Вот ты святителям и отцам церкви не веришь, – с досадой сказал Паисий, – а немцам
веришь. Ведь все, что ты тут молол, это ты не от своего ума. Все от немцев перенял. Нашел на
кого променять матерь свою, церковь православную!
– Кому матерь, а кому и мачеха, – сказал Лукьян.- Отчего же и у немцев не поучиться? Не
от себя это немцы выдумали, а из Писания. А кто бы ни указал первый правду, коли уж ее
увидел, – потом темноты на себя не напустишь снова.
– Так ты упорствуешь в своем еретичестве? – сказал Паисий. – В последний раз говорю
тебе: одумайся и покаянием загладь свой грех. Я буду хлопотать за тебя перед преосвященным.
Не то, попомнишь мое слово, худо будет.
– Богу надлежит повиноваться прежде человеков, – сказал Лукьян.
– Оставь ты Бога в покое: не Богу, а отцу твоему, дьяволу, ты служишь и повинуешься.
Сторожа, – крикнул Паисий, – уведите его прочь.
Дальше продолжать допрос было бесполезно. Лукьяна увели, а комиссия осталась
составлять доклад преосвященному.
Глава XIII
Лукьяна помещали в секретной камере, отдельно от всех остальных арестантов, во
избежание возможного соблазна и нередкого в тюремной практике совращения арестантов
заключенными сектантами. В том же коридоре через две двери сидел Степан. Они не могли
переговариваться, но они проходили мимо дверей друг друга и, если сторож был не строгий,
могли переглядываться.
Здание К-ского тюремного замка состояло из обширного двухэтажного квадратного
корпуса с несколькими пристройками для служащих и кухней, сообщавшейся с главным
корпусом крытым коридором. Все постройки стояли посередине обширного двора, окруженного
высокой толстой стеной, доходившей до половины второго этажа. Из нижних камер ничего не
было видно, кроме этой стены да клочка неба. Но из окон верхнего этажа было видно поле и
предместье, близ которого острог был построен.
Секретные Камеры для одиночных арестантов были расположены для безопасности в
верхнем этаже, над помещением острожного караула, во избежание возможности
В одну из них посадили Лукьяна в первый день его приезда. Это была маленькая,
чрезвычайно грязная, но довольно светлая и сухая клетка, шага в три шириною и шагов пять в
глубину, с деревянной полкой, прибитой к стене вместо кровати, и неизбежной смрадной
парашкой: довольно гнусное помещение для такого чистоплотного человека, как Лукьян, но все
же довольно сносное для острога.
Два раза в день ему приносили еду, состоявшую из хлеба и кислого борща в полдень и
жидкой тюремной кашицы вечером. Гулять его водили редко – раз в пять дней, и то минут на
десять. Но он прекрасно себя чувствовал в тюрьме и нисколько не тяготился заключением. В
первый же день он обратился к сторожу с необычной в остроге просьбой принести ему
евангелие.
Просьба была передана смотрителю, и так как чтение духовных книг поощрялось, то на
другой день книга ему была доставлена… Он проводил время, перечитывая знакомые страницы.
Вечером, когда наступил час молитвы, он попробовал запеть вечерний псалом, но сторож
грозно окликнул его: в тюрьме петь не полагалось. Лукьян тотчас покорился и стал петь
неслышно про себя.
Так тянулся день за днем до описанного выше допроса, после которого в тюремной жизни
Лукьяна произошла резкая перемена. На другой же день после допроса к нему зашел Паисий
вместе с смотрителем. Осмотревши камеру, он выглянул в окошко и полюбовался видом,
который оттуда открывался.
– Что это, Петр Иванович, – с улыбкой сказал он, обращаясь к смотрителю, – вы, кажется,
из острога гостиницу для господ проезжающих сделали?
– Как так для проезжающих? – удивился смотритель. – У меня, кажись, жильцы
постоянные.
– Ну, так комнаты со столом и с мебелью, – шутил Паисий, обводя глазами клетку.- Да
коли вы их в таких хоромах держать станете, они и уходить не захотят.
Смотритель осклабился.
– Ну что ж, это мы можем переменить. У меня много палат, и палаты все разные, смотря по
гостям.
Они обменялись несколькими словами вполголоса.
Паисий заметил в эту минуту торчавший из кармана арестанта корешок книжки. Он
бесцеремонно вынул ее оттуда.
– Это что? – укоризненно обратился он сперва к смотрителю.
– Евангелие, – сказал тот. – Это дозволяется законом. Это на пользу.
– Кому на пользу, а таким на вред, – сказал Паисий. Они ушли, унеся с собою книжку.
Не прошло и получаса, как произошла та перемена, которую сулило это посещение.