Въ огонь и въ воду
Шрифт:
— А! волченокъ! крикнулъ Бриктайль, выпустивъ его.
Онъ выхватилъ изъ ноженъ свою шпагу; Гуго схватилъ попавшуюся на земл палку и ждалъ его твердо. Первымъ же ударомъ Бриктайль разрубилъ пополамъ эту палку; онъ и не думалъ остановиться, какъ вдругъ дв злыхъ собаки бросились изъ глубины двора съ лаемъ и раскрытой пастью. Бриктайль едва усплъ отскочить назадъ.
— Бери, драконъ! хватай Фебея! кричалъ Агриппа появляясь вдали съ мушкетами.
Бриктайль отступалъ, удерживая шпагой страшныхъ псовъ, которые не отставали не кидались на него, какъ бшеные. Уже плащъ, которымъ онъ обмоталъ себ лвую руку, былъ въ клочкахъ, и онъ чувствовалъ у себя на ногахъ горячее дыханье собакъ, но, увидвъ за собой дерево, онъ отчаяннымъ скачкомъ вспрыгнулъ на втку. Драконъ и Фебея бгали съ воемъ кругомъ дерева, поднимались на стволъ передними лапами и красными глазами грозили еще солдату.
Агриппа въ одну минуту побжалъ къ нимъ.
— А если я вамъ раздроблю голову изъ этого мушкета, разв я буду не правъ? крикнулъ онъ Бриктайлю сердитымъ голосомъ….Будь вы на моемъ мст, вы бы такъ и сдлали!… Но вы — мой плнникъ…. Я лучше подожду…. Когда-нибудь да прійдется жъ вамъ сойти внизъ.
Стоя на большой втк, Бриктайль смотрлъ вокругъ, куда бы бжать, откуда бы защищаться; ничего кругомъ, кром голаго ровнаго двора, а подъ деревомъ дв собаки, не спускающія съ него глазъ. Вздумай онъ соскочить — и въ ту же минуту ихъ крпкія челюсти вопьются ему въ шею.
— Громъ и молнія! вскричалъ онъ.
— Попались, возразилъ Агриппа…. надо сдаваться.
— На какихъ условіяхъ?
— Прежде всего — вотъ этотъ перстень, что вы украли.
— Просто шутка!… Я съ тмъ и взялъ его, чтобъ отдать назадъ… Вотъ онъ.
Онъ снялъ съ пальца перстень Гуго и бросилъ въ шляпу Агрипр.
— Теперь — вашу шпагу и вашъ кинжалъ.
— А если я поклянусь вамъ, что не пущу ихъ въ дло?
— А я буду гораздо покойнй, когда шпага и кинжалъ не будутъ больше у васъ въ рукахъ.
Бриктайль прикусилъ себ губы и, обратясь къ Гуго, который смотрлъ на всю эту сцену, сложивъ руки, спросилъ его:
— Что вы на это скажете? я увидлъ гербъ на вашемъ перстн и принялъ васъ за дворянина!
— Именно потому, что я дворянинъ, я и вижу, что вы не дворянскаго рода.
— Что жъ ты принимаешь меня за незаконнорожденаго, что ли, комаръ ты эдакій?
Гнвъ опять овладлъ имъ и онъ смрялъ глазомъ разстояніе до земли и ужъ совсмъ было-приготовился спрыгнуть внизъ, но въ эту минуту онъ увидлъ бгущихъ изъ-за стны, цлой толпой, крестьянъ съ косами, топорами и копьями, а отъ нихъ онъ ужъ наврное не спасся бы, еслибъ даже и одоллъ Агриппу, Гуго и обихъ собакъ.
Проклятіе вырвалось у него, и, выхвативъ изъ ноженъ шпагу и кинжалъ, онъ съ силой швырнулъ ихъ на песокъ.
— Теперь можете и сойти! крикнулъ ему Агринпа, поднимая брошенное оружіе.
Собакъ онъ взялъ за ошейники, и он только рычали.
Въ одну секунду солдатъ соскочилъ съ дерева и, ставъ прямо противъ Гуго, посмотрлъ на него молча. Его лицо, только что пылавшее дикимъ гнвомъ, вдругъ стало безстрастнымъ и на немъ показался какой-то отблескъ благородства. Потомъ, проткнувъ руку и отворотивъ рукавъ, онъ показалъ кровавую рану и сказалъ:
— Вотъ тутъ у меня остается такой знакъ на память, котораго я не забуду. Клянусь вамъ честью дворянина, а я — дворянинъ, можете мн поврить — постарайтесь лучше никогда не встрчаться со мной.
И выпрямившись во весь ростъ, съ надменнымъ видомъ, онъ прибавилъ:
— А теперь, прикажите меня выпустить!
— А вотъ тамъ дверь! отвчалъ Агриппа, указывая на уголъ. Но позвольте мн проводить васъ: тамъ есть люди, которые моглибы напасть на васъ, еслибъ меня не было съ вами.
Когда дверь отворилась, Бриктайль увидлъ, что въ самомъ дл такая предосторожность не была лишнею. Его окружило человкъ тридцать, готовыхъ на него броситься, но Агриппа сдлалъ знакъ рукой:
— Этотъ господинъ сознался, что былъ неправъ… Теперь это — ягненокъ… Намъ остается только, друзья мои, пожелать ему счастливаго пуи — но не мшаетъ ему подальше обходить дубы, какіе ему могутъ попасться на дорог: какъ разъ можетъ на одномъ изъ нихъ когда-нибудь повиснуть.
Взрывъ смха отвчалъ ему.
— А, канальи! еслибъ только уменя была шпага! проворчалъ рейтаръ и тотчасъ же принялъ опять невозмутимый видъ, бросивъ на крестьянъ взглядъ презрнія.
Полоумный малый, бывшій все еще на служб у графа де-Монтестрюка, подвелъ поджарую лошадь пандура. Онъ слъ верхомъ не спша и похалъ, высоко поднявъ голову, но зеленый отъ гнва и съ пылающимъ взоромъ.
Когда онъ завернулъ за уголъ стны, Агриппа положилъ руку на плечо графу Гуго и сказалъ:
— Вотъ вамъ первый врагъ!
VII
Гостинница Красной Лисицы
Во время прогулокъ молодой графъ почти никогда не разставался съ отъисканнымъ имъ въ деревн мальчикомъ-сиротою. У бдняка не было ни родни, ни пристанища и Гуго, пріютивъ его, нашелъ себ не только преданнаго слугу, но и друга. Звали его Коклико за красный цвтъ волосъ.
Малый былъ вообще очень некрасивъ и неуклюжъ: большая голова на узкихъ плечахъ, длинныя руки, худыя ноги, все тло будто развинченное, пресмшной носъ, маленькіе глазки на кругломъ какъ вишня лиц; но за доброту и за услужливость вс забывали о его безобразіи. Передъ Гуго Коклико благоговлъ; Гуго былъ для него больше, чмъ идолъ, онъ былъ — великій человкъ.
Дружба ихъ началась какъ-то разъ въ зимній вечеръ: въ углу подъ заборомъ маленькій Гуго — ему было тогда лтъ десять — нашелъ полузамерзшаго Коклико, лежащаго рядомъ съ большой связкой хворосту, слишкомъ тяжелой для его слабыхъ плечъ. Ноги у него были голыя, въ разбитыхъ деревянныхъ башмакахъ, руки посинли. Сердце, у Гуго сжалось отъ состраданія; ни просьбами, ни убжденіями онъ ничего не могъ добиться отъ бднаго мальчика; взвалилъ его къ себ на плечи, кое-какъ дотащилъ до Тестеры и положилъ къ себ на кровать. Тепло оживило бдняжку, и какъ только онъ открылъ глаза, прежде всего увидлъ возл себя чашку горячаго супу.
— А, ну-ка, пошь, сказалъ ему Гуго.
Мальчикъ взялъ, какъ сонный, деревянную ложку и сълъ супъ, не говоря ни слова, но когда онъ понялъ наконецъ, что еще живъ, глаза его наполнились слезами и, сложивши руки, онъ сказалъ:
— Какъ же это? на васъ такое славное платье, а вы приняли участіе въ такомъ оборванц, какъ я!
Платье на Гуго было далеко не славное, а изъ толстаго сукна, но на немъ не было ни дыръ, ни пятенъ, и оно показалось великолпнымъ безпріютному мальчику.
Эти слова тронули Гуго и онъ понялъ, до какой нищеты дошелъ этотъ сиротка.