Въ огонь и въ воду

Ашар Амеде

Теперь онъ любилъ истинно, и одна мысль, что Орфиза де Монлюсонъ можетъ принадлежать другому, а не ему, отзывалась дрожью въ его сердц. Лучше умереть тысячу разъ, чмъ видть подобное несчастье! Но какъ добраться до нея, какими путями, какими подвигами? Какъ бороться съ графомъ де Шиври, за котораго было все — и состояніе, и родство, и положеніе въ обществ и связи?

Такъ мечталъ и разсуждалъ онъ по цлымъ днямъ. Вдругъ ему пришелъ на память прощальный разсказъ матери о Золотомъ Рун и какъ она толковала ему эту легенду. Онъ вздрогнулъ и задумался.

— Да, сказалъ онъ наконецъ,

вотъ оно — мое Золотое Руно! Оно блеснуло мн и такъ высоко, какъ будто на самомъ неб. Ея волоса такого именно цвта, какъ это Руно, и глаза блестятъ точно также! Цлую жизнь я буду стремиться къ ней и, быть можетъ, никогда не достигну… но какой-то тайный голосъ говоритъ мн, что никогда ужь мое сердце не оторвется отъ нея!

Если что-то говорило графу де Монтестрюку, что онъ встртитъ на своемъ пути графа де Шиври, то и этотъ тоже сразу почувствовалъ, что въ Гуго онъ встртилъ такого соперника, которымъ пренебрегать не слдуетъ.

Не своимъ свтскимъ положеніемъ былъ онъ страшенъ, но молодостью, привлекательной наружностью, какой-то лихой смлостью: что-то необъяснимое показывало въ немъ, что подъ этой юношеской оболочкой есть сердце, мужество, твердая воля.

Цезарь самъ не понималъ, отчего онъ такъ заботится объ этомъ пришельц: такой чести онъ до сихъ поръ никому еще не оказывалъ. Что же это за предпочтеніе такое въ пользу графа де Монтестрюка? Отчего и почему, съ самой первой встрчи на охот, онъ съ каждымъ днемъ больше и больше объ немъ думаетъ? Сердясь на самого себя, графъ де Шиври захотлъ узнать на этотъ счетъ мнніе одного дворянина, жившаго при немъ и служившаго ему повреннымъ, отъ котораго ничего не скрываютъ.

Родословная кавалера де Лудеака была очень темна. Онъ уврялъ, что семья его родомъ изъ Перигора, гд у него множество замковъ и нсколько помстьевъ; но все это были одн росказни, а насколько въ нихъ правды — никто сказать не могъ. Люди догадливые увряли напротивъ, что все его родовое наслдство заключается только въ безстыдств, хитрости и дерзости. Однимъ словомъ, его больше боялись, чмъ уважали.

Лудеакъ не скрылъ отъ графа де Шиври, что, по его мннію, не слдуетъ считать Гуго де Монтестрюка за ничтожнаго противника.

— Но мн говорили, вскричалъ де Шиври, что эти Монтестрюки — голые бдняки и у нашего нтъ ровно ничего за душой!

— Этотъ значитъ только — аппетитъ у него будетъ посильнй! отвчалъ Лудеакъ. Притомъ же онъ гасконецъ, т. е. изъ такой породы, которая не боится ничего, не отступаетъ ни передъ чмъ, разчитываетъ только на свою смлость и на случай, чтобъ добиться всего, и наполнила бы весь міръ искателями приключеній, еслибъ ихъ и безъ того не было довольно повсюду.

— Ни состоянія, ни семьи, ни протекціи, ни даже почти и имени!

— Да это-то именно и даетъ ему силу!

— Какъ, то, что у него ничего нтъ?

— Да! женщины причудливы! Сколько встрчалось такихъ, которыя рады были разъигрывать роль благодтельныхъ фей въ пользу красавчиковъ, вознаграждая ихъ за всякія несправедливости судьбы… Все, чего нтъ у этого Монтестрюка, помогаетъ ему, все идетъ ему въ счетъ… А твоя кузина, герцогиня д'Авраншъ, нрава прихотливаго и, если не ошибаюсь, очень охотно занялась бы разными

приключеніями въ род рыцарскихъ романовъ, въ которыхъ бываютъ всегда замшаны принцессы… Разв ты не замтилъ, какъ взглянула на него, когда приглашала къ себ въ замокъ, и какъ улыбнулась, услышавъ, что сказала ему принцесса Маміани?

— Да, да!

— И это не заставило тебя задуматься? У него есть еще огромное преимущество; у этого проклятаго Монтестрюка, хоть отъ его шляпы и платья такъ и несетъ провинціей, а шпага у него такая, какихъ никто не носитъ со временъ покойнаго короля Лудовика XIII!

— Преимущество, говоришь ты?

— А то, какъ онъ познакомился съ твоей кузиной, ты ни во что не считаешь? Онъ гонится за взбсившеюся лошадью, ловкимъ ударомъ шпагой по ног останавливаетъ ее, лошадь падаетъ всего въ десяти шагахъ отъ страшной пропасти, герцогиня спасена имъ отъ врной смерти… разв все это ничего не значитъ? Вдь вотъ онъ — герой съ перваго же шагу! И она вдь вспомнила же, говоря о своемъ спасител, про дон-Галкора, одного изъ рыцарей Круглаго Стола, если не ошибаюсь!

— Это была просто насмшка!

— Э, мой другъ! у женщинъ бываетъ часто прехитрый способъ сказать правду подъ видомъ насмшки! Воображеніе герцогини затронуто…. Берегись, Шиври, берегись!

— Поберегусь, Лудеакъ, будь покоенъ, и не дальше какъ завтра же пощупаю, что это за человкъ!

Въ то самое время, когда Шиври и Лудеакъ толковали объ Гуго, ему самому приходили въ голову престранныя мысли. Съ самаго утра онъ забрался въ паркъ и цлый часъ бродилъ по немъ. Не обязанъ ли онъ честью объявить Орфиз де Монлюсонъ, что любитъ ее безумно? Если онъ такъ откровенно поступилъ, когда шло дло о какой-нибудь Брискетт, то не такъ-ли же точно долженъ поступить и теперь, передъ герцогиней? Весь вопросъ былъ только въ томъ, чтобы найдти случай къ этому признанію; а это было дло нелегкое, такъ какъ Орфизу окружала цлая толпа съ утра до вечера. Гуго впрочемъ утшился, подумавъ, что если случай и не представится, то онъ самъ его вызоветъ.

Въ тотъ-же самый день встртился случай, самъ по-себ неважный, но его довольно было опытному глазу, чтобъ сразу замтить искру, отъ которой долженъ былъ вспыхнуть со временемъ цлый пожаръ.

Общество гуляло по саду; герцогиня де Авраншъ играла розой и уронила ее на песокъ. Гуго живо ее поднялъ, поднесъ къ губамъ и возвратилъ герцогин. Цезарь покраснлъ.

— Э! да вы могли бы замтить, что я ужь наклонялся поднять эту розу, чтобъ отдать ее кузин!

— И вы тоже могли бы замтить, что я поднялъ ее прежде, чмъ вы къ ней прикоснулись.

— Графъ де Монтестрюкъ!

— Графъ де Шиври!

Они ужь смотрли другъ на друга, какъ два молодыхъ сокола.

— Э, господа! вскричала принцесса Маміани, отъ которой ничто не ускользнуло; что это съ вами? Орфиза уронила розу; я тоже могу уронить платокъ или бантъ. Графъ де Монтестрюкъ былъ проворный сегодня; завтра будетъ проворнй графъ де Шиври, и каждый въ свою очередь получитъ право на нашу благодарность. Не такъ-ли, Орфиза?

— Разумется!

— Хорошо! сказалъ Цезарь дрожащимъ голосомъ и, наклонясь къ уху Лудеака, измнившагося въ лиц, прошепталъ: