Дар Авирвэля
Шрифт:
— Конечно, я творил много… вещей. Ужасных, кошмарных, омерзительных и подлых. Почти не осталось эвассари, которые помнят, какие добрые дела я сотворил с Эвасом. Но! Отныне всё будет иначе. Это не просто заверение «какого-то» эльрина, корыстного и змеиного, а обещание от опытного и мудрого мага, которому не нашлось равных в этом мире! И пусть тот, кто не согласен… — он остановился, вспомнив суть своей речи, и продолжил с иного угла. — Я знаю, что вы не доверяете мне. Поэтому, чтобы доказать всю серьёзность своих намерений, я вынужден поцеловать руки Бельтайнов. Надеюсь, что это хоть немного скрасит их вековое горе.
Целование рук королей было обычной практикой, заданной вместе с этой церемонией многие годы назад. Однако даже дети прекрасно понимали: для древнего зла, давно разрывающего мир на части, такое поползновение было чем-то поистине серьёзным. Он показал какой-то странный жест, соединив большой палец и мизинец, и некоторые из толпы сделали тоже, вскинув правые руки над головами. Артур решил, что это какой-то магический знак, и был прав. Но вот, Далий Мар поклонился народу, к которому явно не питал ничего, кроме презрения, и медленно спустился на каменную мостовую. Рядом с лестницей стояла небольшая кучка, в центре которой виднелись три статные и величественные фигуры: светлый король с неприятным взглядом, белокурая королева с ещё более неприятным взглядом и, конечно же, принцесса Викки.
Она не видела Артура, но он нашёл крайне удобную позицию и теперь, притаившись среди колоритной толпы, наслаждался ангельской красотой юной леди. Её причёска сложилась в настоящее произведение искусства с локонами, петляющими меж друг другом и теряющими друг друга в этом танце, и среди этих белых вьющихся ленточек ярко блестели вишнёвые камешки в серебряной оторочке. Мягко накрашенные губы выглядели невинно и не грубо, но достаточно дерзко. А глаза… Стоило глянуть на несравненные бирюзовые глаза — и мир тут же терялся под ногами, пропадая в закоулках сердца! «Возможно, — думалось Артуру от одного взгляда на великолепную девушку, — я впервые в жизни влюбился. Надеюсь, это не пройдёт даром». Он любовно вздохнул, и этот вздох услышала Киама. Хотя в конкретный момент её больше интересовало происходящее на сцене, но в будущем она не раз вспоминала этот вздох то ли с неприязнью, то ли с ревностью, пусть и не питала к интересу Артура никаких неприятных чувств. Но и на взаимность со стороны милого человека Киама больше не рассчитывала. Теперь ей хотелось поскорее закончить со всем воцарившимся беспорядком и остаться с Айвой — любящим братом и талантливым наставником. Как-никак, родственные связи селерины всегда ценили больше романтической привязанности.
Пока Артур пялился (иначе не сказать) на принцессу, Далий Мар спустился с эшафота и медленно, в муках и через самоуничижение, спустился на колено. Перед ним возвышалась королева — Одра Бельтайн, известная ненавистью к колдуну, и открыто потешалась над столь необычным моментом. На лице сияла неприятная улыбка, приправленная родинкой возле нижней губы, а глаза сверкали бирюзовыми молниями восторга и долгожданной радости. Одетая по-королевски, с пышной мантией за спиной и длинными дымчатыми рукавами по фаланги тонких бледных пальцев, она внушала не то уважение, не то страх перед всесильным могуществом. Не стоит думать, что Одра и её муж Энт Бельтайны — плохие эльрины. Равно как не стоит думать, что они — воплощение добродетелей и справедливости. Они… обычные. Они любят семью, народ, всех союзников, и встали бы горой за родину. Но Далия Мара и прочих «изгнанников Хаоса» (так выразилась сама королева) они терпеть не могут. Возможно поэтому их лица сковала надменность, а поцелованные руки быстро скрылись под рукавами. Сквозь полупрозрачную ткань королевского платья виделось, как Её Верховное Величество вытирает тыльную сторону ладони. Но никто не смел и пискнуть. Только принцесса Викки оставила руки на виду, явно выражая достойное отношение к тёмному магу.
Когда оскорбительная процедура подошла к концу, а Далий Мар смог подняться с колена (и всю неделю ныл о том, как ему больно и какой он уже старый), настала очередь Айвы и Киамы. И Артура, естественно, тоже. Стражи подвели детей к наёмнику и отошли назад, дабы не мешать выступлению. Только сейчас юноша осознал, насколько много эльринов желало увидеть смерть древнего колдуна: преогромная площадь, казавшаяся теперь даже больше Дворцовой площади Петербурга, тонула в разноцветных головах зрителей! Помост, выстроенный в двух метрах над землёй, открывал новые виды на город, выглядящий раньше в разы меньше и уютнее. Теперь же Артур мог искренне заявить, что Рубера — настоящая столица, а не провинциальный городок с парой сотен домиков. Ощущение величины и величия слегка сжимало живот. И страх сцены только подкреплял его. Что же говорить, когда так много ушей хотят услышать что-то конкретное? Но Айва сказал лишь: «Главное — говорить от сердца». И вышел первым в качестве практического примера.
— Эвассари, собравшиеся здесь сегодня, я ещё не приветствовал вас. Но теперь, сделав это, я бы хотел принести искренние извинения перед своим нанимателем — «господином», приплывшим из самого Селенита сюда, чтобы показать своих достойнейших рабынь в качестве талантливых танцовщиц. Я украл у неё одну из рабынь, желавшую стать свободной, и ничуть не горюю об этом поступке. Но мне больно думать, что из-за этого дерзкого шага пострадали вы, «господин». Предлагаю решить всё после окончания церемонии — мирно, во дворце Верховных Величеств, если будет на то их воля, — он сделал небольшую паузу. Все молчали. — А также, мне необходимо просить прощения и пощады у своей семьи. Я попрал законы, нарушил клятвы и смел сражаться и убивать, не ведая пощады. Я проявлял к братьям и сёстрам жестокость, которая омывает моё сердце кровью, и никогда я не прощу себя за это. Поэтому… я… вынужден уйти. Не пристало такому кошмарному мастеру быть примером для последователей Ивива! Но я знаю, что не смею принимать такие решения в одиночку, так что буду ждать приговора глав семьи, как только грянет срок. Мне больше нечего сказать и не перед кем извиняться. Но те немногие, пострадавшие от рук моих, достойны тысячекратных мольб и моих слёз!
Айва снова поклонился и отошёл к детям. Его нос, глаза и щёки покраснели, а веки едва сдерживали подступающие слёзы. Мужчина шмыгнул носом и утёр глаза ладонями. Ему не хотелось плакать — он берёг плач для действительно серьёзных проблем и счастий, — но слёзы накатывались без позволения, только утяжеляя состояние страдающего Айвы. В отличие от Далия Мара, он действительно переживал из-за всего совершённого и раскаивался в своих поступках, как никто иной не мог и представить. Артур хотел сделать так же. Но вперёд выступила Киама, покрасневшая от стыда и незнания дальнейших действий. Слова нашлись не сразу, а найдясь, не хотели показываться из горла. Переживание и страх сцены сразили не только Артура.
— Я Киама, мне четырнадцать лет от роду и полжизни я была рабыней доброго «господина». Она заботилась обо всех нас, купала в золотах и разрешала много из того, что рабам обычно не разрешают. Но я всё равно сбежала от неё. И мне очень стыдно. Простите меня, «господин», я правда жалею о своём поступке… Надеюсь, мы разберёмся с этим после… после этого.
Временами девушка путалась в словах, картавила и даже шепелявила, и очень часто запиналась, неловко скрывая это междометиями. Но в её словах присутствовала искренность, поэтому собравшиеся эльрины (ряды которых начали редеть) продолжали слушать её и размышлять над тем, что же могло приключиться с такой очаровательной селериной. Хотя, очаровательного в ней было только истерзанное временем и трудностями платье. Вбитые щёки и выпирающие скулы не красили её, а потрёпанные волосы и уставшие глаза усиливали эффект. Но те же критерии сыграли на жалости, и толпа прониклась коротким покаянием малограмотной особы. Киама удалилась, предварительно поклонившись, и стражи вытолкнули вперёд Артура. Все замерли. И, кажется, даже не дышали. Ведь как часто через подобные действа проходят люди — существа с некрасивыми короткими ушами и пустыми глазами? Правда, Артур немного выделялся на этом мрачном фоне, но отношение к нему, как полагается, было не из приятных. Боязнь сцены мало помогала справиться с комом в горле, прерывавшим любые звуки. От неловкого молчания спасла только отвага, преданно пробившаяся сквозь воспоминания о трусости.
— Я Артур. Человек из Йеры, который пришёл в ваш прекрасный мир и… хочет остаться в нём до самой смерти. Не знаю, виноват ли я в том, что желаю этого, но моё мнение не изменится даже под пытками и ночными кошмарами! И я надеюсь, что все вы понимаете моё желание быть частью вашего потрясающего общества! Я готов принять многие условия, чтобы остаться здесь, если они не будут касаться чьей-либо смерти или предательства, потому что я не терплю причинения ненужного вреда! И я буду признателен, если вы согласитесь со мной. Потому что… это самое важное решение из тех, что я делал в своей жизни до сих пор.
Артур не знал, что большое количество личных местоимений в оправдывающем ключе усугубляет даже не самое плохое положение. Он говорил от сердца, почти не думая о том, что говорит, и многие восприняли это совсем не так, как он ожидал. Сначала в толпе послышались отдельные неразборчивые возгласы, а потом, как круги на воде, они начали разрастаться всё шире и шире, пока вся огромная Локас Майт не погрязла в птичьем галдеже! До стоящих на помосте долетало:
«Прочь, сульрин!»
«Людям не место в Эвасе!»