Деревянные кресты
Шрифт:
Рота длинной безпорядочной лентой шла вдоль канала. Изъ землянокъ артиллеристовъ, вырытыхъ на берегу, поднимался дымъ, и мы позавидовали ихъ сырымъ ямамъ: — „Везетъ имъ, пробыть всю войну въ такихъ землянкахъ“… Темная вода отражала ночь и тихо плескалась. Перешли рку по качающемуся мосту изъ барокъ и бочекъ. Пройдя каналъ, мы вошли въ лсъ, и свжесть, какъ влажное покрывало, опустилась на наши плечи. Пахло весенней влагой. Гд-то пла птичка, не вдая, что теперь война.
За нами виднлась безконечная линія окоповъ. Вскор она скрылась за деревьями, и высокій
Когда мы вошли въ первую деревню, головное отдленіе начало потихоньку напвать; и машинально мы замаршировали.
Въ эту минуту, внезапно, ночь сотряслась отъ глухого шума, донесшагося издалека — то былъ грохочущій гулъ катастрофы, который подхватило и долго повторяло эхо. Мина взорвалась.
Колонна остановилась, какъ по команд. Ни звука… Мы слушали, какъ будто съ этого берега можно было услышать крики; сердца наши сжались. Орудія тоже пріумолкли, прислушиваясь.
Но нтъ, ничего не слышно больше, кончено…
— Сколько ихъ было? — спросилъ кто-то изъ рядовъ сдавленнымъ голосомъ.
— Десять… — отвтилъ чей-то голосъ. — И четыре пулеметчика.
IX
„УМЕРЕТЬ ЗА ОТЕЧЕСТВО“
Нтъ, это ужасно, музыка не должна была играть этого…
Человкъ, привязанный къ столбу за кисти рукъ, грузно повалился. Платокъ, которымъ повязаны его глаза, образуетъ какъ бы внокъ вокругъ его головы.
Мертвенно-блдный священникъ произноситъ молитву, закрывъ глаза, чтобы не видть больше.
Никогда, даже въ худшіе часы, мы не ощущали смерть такъ ярко, какъ сегодня. Ее угадываешь, ее чуешь, подобно собак, готовой завыть. Этотъ голубой комокъ — это солдатъ? Онъ, должно быть, еще теплый.
О! Быть вынужденнымъ видть это, и навсегда сохранитъ въ памяти его животный крикъ, этотъ ужасный крикъ, въ которомъ чувствовался страхъ, ужасъ, мольба, все, что можетъ слышаться въ вопл человка, который внезапно видитъ смерть передъ собой. Смерть: небольшой деревянный столбъ и восемь человкъ, блдныхъ, съ ружьями къ ног.
Этотъ долгій крикъ всмъ намъ вонзился въ сердце, какъ гвоздь. И вдругъ среди жуткаго хрипа, который слушалъ цлый полкъ, охваченный ужасомъ, прозвучали слова, прощальная мольба: „Попросите прощенія за меня“…
Онъ бросился на землю, чтобы подольше не умирать, и его, неподвижнаго, кричащаго, потащили за руки къ столбу. До самаго конца онъ кричалъ. Слышалось: „мои малютки“… Его раздирающее душу рыданіе среди общаго молчанія было потрясающе, и у дрожащихъ солдатъ была лишь одна мысль, одно желаніе: „О, скорй… скорй… кончайте. Пусть стрляютъ, пусть онъ замолчитъ…“
Трагическій трескъ залпа. Еще выстрлъ, одиночный, послдній, которымъ пристрливаютъ. Кончено…
Затмъ намъ пришлось дефилировать передъ его трупомъ. Музыка начала играть „Умереть за отечество“, и роты проходили одна за другой неувреннымъ шагомъ.
Бертье стиснулъ зубы, чтобы не видно было его трясущагося подбородка.
Когда онъ скомандовалъ: „Впередъ!“ Вьеблэ, плакавшій навзрыдъ, какъ ребенокъ,
Проходя мимо столба, вс отворачивались. Мы не смли взглянуть даже другъ на друга, блдные, съ ввалившимися глазами, какъ будто мы только-что совершили подлое дло.
Вотъ свиной хлвъ, въ которомъ онъ провелъ послднюю ночь, такой низкій, что онъ могъ стоять тамъ только на колняхъ. Онъ, вроятно, слышалъ, какъ роты спускались мрнымъ шагомъ по дорог къ мсту сбора. Понялъ ли онъ?
Его судили вчера вечеромъ въ танцевальной зал „Почтоваго кафэ“. Тамъ еще оставались со времени нашего послдняго концерта сосновыя втки, трехцвтныя бумажныя гирлянды и на эстрад большой плакать, разрисованный музыкантами: „Не волноваться и не прерывать“. Защищалъ его по назначенію какой-то маленькій капралъ, жалкій, смущенный. Когда онъ стоялъ одинъ на сцен и руки его безпомощно болтались, казалось, что онъ сейчасъ запоетъ, и представитель правительства смялся, прикрывшись рукой въ перчатк.
— Ты знаешь, что онъ сдлалъ?
— Прошлой ночью, посл наступленія, его назначили въ патруль. Такъ какъ онъ и наканун былъ въ патрул, то онъ отказался идти. Вотъ и все…
— Ты его зналъ?
— Да, онъ былъ изъ Коттвиля. У него было двое маленькихъ дтей.
Двое малютокъ ростомъ не выше его столба…
X
НАСТУПАЮЩАЯ АРМІЯ
Шумла и бурлила въ темнот большая дорога, будто галлерея рудника, когда въ часъ подъема наверхъ внезапно потушатъ вс огни. Толпы не видно было, но чувствовалось, какъ она живетъ и движется въ этой черной, какъ чернила, ночи, и каждый отрядъ прокладывалъ себ дорогу, и среди суматохи слышался топотъ, гулъ голосовъ, скрипъ колесъ, ржаніе лошадей, ругательства, — все это смшивалось, сливалось, какъ сливались въ густой темнот поля, дорога и люди.
Однако, во всей этой суматох былъ порядокъ. Ополченцы направлялись въ тылъ, наши полки шли на позиціи, повозки, грузовики держались своего направленія; роты вплотную шли навстрчу другъ другу, отходили къ откосамъ, чтобы дать дорогу мотоциклистамъ: „Право держись! Право!“ Артиллерійскія лошади обдавали насъ своимъ дыханьемъ, огромныя колеса грузовиковъ задвали за башмаки, и среди этого людского гула, грохота, безконечнаго топота ногъ колонны наступающей арміи медленно подвигались впередъ.
Сгрудившись вдоль канавы, остановившіеся полки смотрли, какъ мы проходили.
Люди вытягивали шеи, какъ бы разыскивая кого-то въ этомъ черномъ поток. Нкоторые валялись въ трав; тамъ виднлись то блый подсумокъ, то красный огонекъ папиросы. Мы перекликались съ ними:
— Какой полкъ?
— Будетъ ли еще деревня до окоповъ?
— Откуда вы пришли?
Шли, задерживаясь, неровнымъ шагомъ, отъ котораго подкашивались ноги.
Иногда останавливались, такъ какъ дорога была загромождена; въ темнот слышно было, какъ звякаютъ цпочки мундштуковъ у вставшихъ на дыбы лошадей, и ругаются артиллеристы. Люди хватали насъ за руки.