Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Уже был вечер. Мы сидели, не зажигая света.
Наступило молчание. Каждый думал о своем.
Потом Вольф стал прощаться.
— Я бы очень сожалел, — неожиданно церемонным тоном сказал он, подавая мне руку, — если бы в вас вдруг вновь проснулся легионер и вам захотелось бы поиграть в ночную разведку и зарезать меня.
— Что вы, что вы, либер геноссе! — серьезно, в тон ему, воскликнул я. — Уже много лет я этим не занимаюсь. Наконец, у меня и ножа подходящего нет. Напротив, это я боюсь, как бы вам не пришло в голову подложить мне по старой привычке мину. Не забывайте, в доме полно писателей. Если утром они проснутся убитыми, это может произвести на них странное впечатле-ление.
— О, не беспокойтесь, шер камрад, — с необычайной учтивостью продолжал Вольф. — Я так далек теперь от этих мыслей! К тому же у меня нет ни одной мины. Спите спокойно...
Так мы познакомились, а затем и подружились с Фридрихом- Вольфом. Это было под Москвой, спустя двадцать лет после того, как мы подстерегали друг друга с оружием в руках в окрестностях Реймса.
НА КОНГРЕССЕ В ИСПАНИИ 1
Летом 1937 года в Мадриде собрался Второй Международный конгресс писателей в защиту мира.
По пути в Испанию советская делегация задержалась на несколько дней в Париже, где была приглашена на прием к испанскому послу.
Посольство можно было бы назвать музеем испанского искусства. Полотна Мурильо, Сурбарана и Диего Веласкеса показали нам величие испанского XVII века, едва мы переступили порог особняка. Старинная резная мебель, старинное оружие, рыцарские доспехи, разные старинные предметы из дерева, металла и слоновой кости наполняли строгий и тихий дом, стены которого были обиты тисненой кордовской кожей. Чопорные и суро» вые гранды в латах, в бархате, в брыжах и жабо глядели на нас со всех стен и провожали надменными взглядами.
— Это она! Это Испания! — сказал кто-то из нашей группы.
Алексей Николаевич Толстой возразил:
— Это только старая Испания! Но верно, что ее-то лучше всего и знают.
Кто-то заметил, что современную Испанию неплохо описал Бласко Ибаньес.
Я позволил себе уточнить:
— Бласко Ибаньес изобразил Испанию такой, какой ее изображал Мурильо: как безумное смешение реализма и мистики.
И прибавил, что мы, несомненно, увидим в Испании много архаического.
Это бы еще ничего, но у меня сорвались неосторожные слова о том, что у испанцев якобы два божества: тореадор и Христос.
Конечно, это было неверно. Это было особенно неверно в 1937 году, когда испанский народ так,яростно бился за свободу и независимость. Я понял свою ошибку и хотел поправиться, но Толстой опередил меня, заговорив своим особенным, чуть надтреснутым, чуть флегматичным и немножко ироническим голосом:
— Архаика? Тореадор? Христос? А кто короля свалил, не скажете? А про астурийских горняков знаете? А об испанских коммунистах ничего не слышали? И про Долорес Ибаррури тоже нет? Сам тореадор! — с убийственной иронией бросил мне Толстой после паузы и добавил:— И Христос в придачу!
Он подтолкнул меня к Вишневскому:
— Всеволод, объясни ты ему, ради бога, что старой Испании больше нет!
Но не успел Вишневский и рта раскрыть, как Алексей Николаевич прямо мне в лицо, как подносят последнюю сенсационную новость, выпалил:
— Ей нанесен смертельный удар, ей и всему старому миру! Могу даже сказать, когда именно: двадцать пятого октября тысяча девятьсот семнадцатого года. На Неве.
И прибавил подробность, которая, по-видимому, должна была придать достоверность всему сообщению:
— Вечерком дело было!
Чем больше мы потом ездили по Испании, чем больше видели, тем больше убеждались, что Толстой был прав: по-видимому, старой Испании действительно был нанесен чувствительный удар. Мы поняли это, едва ступив на испанскую землю.
Поезд доставил нас из Парижа, через Тулузу и Перпиньян, в Сербер, на испанскую границу. Французская линия железной дороги кончалась у самой подошвы Пиренеев. В горе был проделан узкий тоннель. Из него медленно, спокойно, без всякого испанского темперамента, выполз поезд — несколько похожих на старую одесскую конку вагончиков без стен и крыши.
Мы сели, поезд юркнул обратно в дыру и вскоре выскочил в Испании, по ту сторону Пиренеев, на станции Порт-Бу.
На вокзале было пустынно, окна выбиты, поезда не приходили и не уходили. Где-то в конце перрона стоял одинокий парень в кепке и с винтовкой в руках. Было похоже на наш восемнадцатый год.
Мы спустились в городок.
Порт-Бу — это несколько улиц, большая площадь и зной. Позади — скалистые Пиренеи, впереди Средиземное море, а наверху, там, где в других населенных пунктах бывает небо, в Порт-Бу — пустота. Неба нет или оно так далеко и так прозрачно, что его не видно.
На площадь, куда должны были прийти автобусы, чтобы отвезти нас в Барселону, высыпало все местное население.
Какой-то человек торопливо прокладывал себе дорогу в толпе и все спрашивал:
— Где здесь русские? Где русские?
Кто-то указал на нас, незнакомец подошел, подал каждому руку и заговорил по-русски. Но сразу было видно, что сам-то он не русский.
Незнакомцу было лет тридцать с небольшим, он был одет более чем скромно; жесткие, густые, черные волосы подстрижены ежиком. Дома, в Советском Союзе, я бы принял его за председателя колхоза или за рабочего-ме-таллиста из Днепропетровска. Он и оказался рабочим. Но не из Днепропетровска, а из каталонского городка Хирона, лежащего километрах в двадцати от Порт-Бу, по дороге на Барселону. Его фамилия Базельс. В Советском Союзе он никогда не был. Русский язык изучает дома, выписав через «Международную книгу» учебники и всякие другие пособия. Русский язык ему необходим, потому что есть книги, которые надо читать в оригинале. Очень помогают в изучении языка газеты. Он выписывает «Правду» и «Известия». Страшно интересно следить за советской жизнью. Удивительный мир! Теперь он читает по-русски свободно. Он даже занялся переводами. Пришлось, ничего не попишешь! Дело в том, что после провозглашения Республики его избрали народным судьей. Трудная задача! Ведь он не какой-нибудь образованный юрист! Он понятия не имеет, как судить людей, где искать справедливость. Но вот тут-то и пригодился русский язык! Через «Международную книгу» судья выписал советские кодексы — гражданский и уголовный, перевел их на родной каталонский язык и руководствуется ими при решении дел.
Он стал вытаскивать из портфеля аккуратные томики и раздавать нам. Это были наши кодексы, изданные в Барселоне.
— Вряд ли вы думали, что где-то в Каталонии, в древнем романском городе Хирона, рядом с собором, построенным в одиннадцатом веке, сидит судья, который судит свою каталонскую, паству по советским* законам?
Он сказал это на довольно плохом русском языке, посмотрел на нас веселыми глазами и рассмеялся.
Через несколько минут подали автобусы. Судья сел с нами. В Хироне была остановка, и он водил нас по своему городу. К романской древности, к XI—XII векам, подбавили немного XX века, а жителей переодели в костюмы нашего времени, резко противоречащие стилю города. Все казалось непонятным, нереальным. Но этот Базельс со своими советскими кодексами на каталонском языке — он-то был несомненной реальностью, маленькой частицей той великой реальности, которая переделывает мир.