Въ огонь и въ воду
Шрифт:
Этотъ крикъ, вырвавшійся изъ глубины души его, заставилъ ее вздрогнуть.
— Такъ вы въ самомъ дл меня любите? спросила она глухимъ голосомъ, и вы не въ шутку сказали мн тогда, что хотите посвятить мн свою жизнь?
— Въ шутку! но во мн говорило все, что только есть самаго лучшаго, самого искренняго!… Эта любовь овладла всмъ существомъ моимъ съ перваго же взгляда, который я осмлился поднять на васъ; каждый день, проведенный у васъ на глазахъ, длалъ эту любовь сильне и глубже… Я живу только вами и хотлъ бы жить только для васъ… Неужели вы не поняли, не догадались, не почувствовали, что меня одушевляетъ не мимолетное безуміе, не капризъ молодаго сердца, но чувство неизмнное, необъятное, невдомое? Но вдь самая смлость моего поступка служитъ вамъ доказательствомъ моей искренности. Моя надежда, моя мечта — это вы. Мечта такая высокая, что даже теперь, когда вы мн позволили стремиться къ этому блаженству, я не знаю, какимъ чудомъ могу его достигнуть? Я вижу васъ между звздами… Но мысль, что самъ Богъ привелъ меня на вашъ путь, укрпляетъ меня и поддерживаетъ… Ахъ! если-бъ довольно было храбрости, преданности, всевозможныхъ жертвъ, безпредльной любви, безграничнаго уваженія, ежеминутнаго обожанія, — я, можетъ быть, заслужилъ бы васъ и вся жизнь моя ушла бы на любовь къ вамъ!… Взгляните на меня, герцогиня, и скажите сами, разв я говорю неправду?
Эта пламенная рчь, столь непохожая на придворные мадригалы будуарныхъ поэтовъ, какіе привыкла слышать до сихъ поръ герцогиня де Авраншъ, увлекла ее, какъ порывъ бури.
— Я врю вамъ, графъ, отвчала она съ живостью; я ужь и тогда врила вашей искренности, когда сказала вамъ, что буду ждать три года. Но у меня сердце гордое и однихъ словъ мн мало! И между тмъ, мн кажется, что еслибъ я любила, какъ вы любите, ни передъ чмъ бы я не оставалась, ничего бы не пожалла, чтобы добиться успха, — ни усилій, ни терпнія, ни самыхъ тяжелыхъ испытаній. Какія бы ни стояли передо мной преграды, ничто бы меня не удержало. Я пошла бы къ своей цли, какъ идутъ на приступъ крпости, сквозь дымъ и пламя, презирая смерть. Я гд-то читала девизъ человка, питавшаго честолюбіе и готоваго пожертвовать ему послдней каплею своей крови: Per fas et nefas! Я переведу этотъ крикъ гордости и отваги слдующими словами, которыя я ставлю себ закономъ: Во что бы то ни стало! Если вашу душу, какъ вы говорите, наполняетъ любовь, заставившая васъ преклонить передо мной колна, то вы будете помнить эти слова, не будете оглядываться назадъ, а будете смотрть впередъ!
Онъ готовъ былъ кинуться къ ея ногамъ, но она его удержала и продолжала:
— Вы у меня взяли, кажется, розу? отдайте мн ее назадъ.
Гуго досталъ розу и подалъ ей.
— Я не хочу, чтобы отсюда уносили что-нибудь безъ моего согласія, сказала она; но я не хочу также дать поводъ думать, что я придаю слишкомъ большую важность простому цвту…. Каковъ онъ есть, я вамъ отдаю его.
Гуго бросился цловать ея руку, но она высвободила ее и, подойдя къ столу, взяла съ него книгу, поискала въ ней и, проведя ногтемъ черту на поляхъ раскрытой страницы, сказала:
— Можете прочесть, графъ, и да сохранитъ васъ Богъ!
Орфиза вышла изъ комнаты блдная, со сверкающимъ взоромъ, между тмъ какъ Гуго схватилъ книгу и раскрылъ на замченномъ мст. Съ первыхъ же строкъ онъ узналъ Сида, а на поляхъ отмченной ногтемъ страницы глаза его встртили знаменитый стихъ:
Sors vainqueur d' un combas dont Chim'ene est lepria.— Орфиза! вскричалъ онъ.
Но его руки встртили колебавшіяся еще складки портьеры за вышедшею герцогиней. Гуго не осмлился переступить за легкую преграду, отдлявшую его отъ его идола. Но не нашелъ ли онъ въ этой комнат больше, нежели смлъ надяться, больше чмъ цвтокъ, больше чмъ даже ея волосъ? Опьяненный любовью, обезумвшій отъ счастья, съ цлымъ небомъ въ сердц, Гуго бросился къ балкону и въ одинъ мигъ спустился внизъ, готовый вскрикнуть, какъ нкогда Родригъ:
Paraisfez, Novarrois, Maures et Castillans.XV
Игра любви и случая
Недаромъ боялся Монтестрюкъ минуты отъзда: посл деревенской жизни, которая сближала его все боле и боле съ Орфизой де Монлюсонъ, наступала жизнь въ Париж, которая должна была постепенно удалить его отъ нея. Кром того, разные совты и вліянія, которые были совсмъ незамтны въ тни деревьевъ замка Мельеръ, наврное завладютъ герцогиней, тотчасъ же по прізд ея въ Парижъ. И въ самомъ дл, Гуго скоро увидлъ разницу между городскимъ отелемъ и деревенскимъ замкомъ.
Съ появленіемъ герцогини среди разсянной парижской жизни при двор, домъ ея хотя и остался открытымъ для Гуго, но онъ могъ видться съ ней лишь мимоходомъ и не иначе, какъ въ большомъ обществ. Для любви его, посл жаркаго и свтлаго лта, наставала холодная и мрачная зима.
И странная же была Орфиза де-Монлюсинъ! Молодая, прекрасная, единственная дочь и наслдница знатнаго имени и огромнаго состоянія, она была предметомъ такой постоянной и предупредительной лести, такого почтительнаго обожанія, видла у ногъ своихъ столько благородныхъ поклонниковъ, что не могла не считать себя очень важною особой и не полагать, что ей все позволительно. Кром того, ее пріучили видть, что малйшая милость, какую угодно было рукамъ ея бросить кому-нибудь мимоходомъ, принималась съ самой восторженной благодарностью. Противъ ея капризовъ никто не смлъ возстать, желаніемъ ея никто не смлъ противиться. Благодаря этому, она была-то величественна и горда, какъ королева, но причудлива, какъ избалованный ребенокъ.
Посл сцены наканун ея отъзда въ Парижъ, оставшись съ глазу на глазъ со своими мыслями, она сильно покраснла, вспомнивъ прощанье съ Гуго, вспомнивъ, какъ у нея, подъ вліяніемъ поздняго часа и вянія молодости, вырвалось почти признаніе, потому что разв не признаніемъ былъ отмченный ногтемъ стихъ изъ Конелева Сида?
Какъ! она, Орфиза де-Монлюсонъ, герцогиня де-Авраншъ, покорена какимъ-то дворянчикомъ изъ изъ Гасконьи! Она, которой поклонялась вельможи, бывшіе украшеніемъ двора, въ одно мгновенье связала себя съ мальчикомъ, у котораго только и было за душой, что плащъ да шпага! гордость ея возмущалась и, сердясь на самое себя, она давала себ слово наказывать дерзкаго, осмлившагося нарушить покой ея. Но если онъ и выйдетъ побдителемъ изъ указанной ею борьбы, — онъ самъ еще не знаетъ, какими усиліями, какими жертвами принется ему заплатить за свою побду.
Съ первыхъ же дней, Орфиза доказала Гуго, какая перемна произошла въ ея планахъ. Она приняла его, какъ перваго встрчнаго, почти какъ незнакомаго.
Затерянный въ толп постителей, спшившихъ поклониться всеобщему идолу, Гуго почти каждый разъ встрчалъ и графа де-Шиври въ отел Авраншъ; но, продолжалъ осыпать его всякими любезностями, тмъ не мене графъ Цезарь, носившійся въ вихр увеселеній и интригъ, относился къ нему, какъ вельможа къ мелкому дворянину. Но у Гуго было другое на ум и онъ не обращалъ вниманія на такія мелочи.
Взобравшись на третій этажъ невзрачной гостинницы, гд Кадуръ нанялъ ему квартиру, онъ предавался угрюмымъ размышленіямъ и печальнымъ заботамъ, которыя легко могли бы отразиться и на его расположеніи духа, еслибъ у него не было хорошаго запаса молодости и веселости, котораго ничто не могло одолть.
Орфиза, казалось, совсмъ забыла разговоръ съ нимъ наканун отъзда изъ Мельера, и какъ будто бы мало было одного ужь этого разочарованія, причины котораго онъ никакъ понять не могъ, — еще и жалкая мина Коклико, состоявшаго у него въ должности казначея, окончательно представляла ему все на свт въ самомъ мрачномъ вид.
Каждый разъ, какъ Гуго спрашивалъ у него денегъ для какой-нибудь изъ тхъ издержекъ, которыя у молодыхъ людей всегда бываюгъ самыми необходимыми, бдный малый встряхивалъ кошелекъ какъ-то особенно и нагонялъ на Гуго самьгя грустныя размышленія, изъ туго-набитаго, какимъ этотъ кошелекъ былъ еще недавно, онъ длался легкимъ и жидкимъ, а у Гуго было всегда множество предлоговъ опускать въ него руку, такъ что очень скоро онъ и совсмъ долженъ былъ истощиться.
— Графъ, сказалъ ему какъ-то утромъ Коклико, наши дла дольше не могутъ идти такимъ образомъ: мы стягиваемъ себ пояса отъ голода, а вы все расширяете свои карманы; я сберегаю какой-нибудь экю въ три ливра, а вы берете напротивъ луидоръ въ двадцать четыре франка. Мое казначейство теряетъ голову…