Въ огонь и въ воду
Шрифт:
— Это правда, графиня: я это доказала и еще не разъ докажу.
— Я тоже была доброю и вотъ чмъ кончилось!… Ты была права: мн надо было оставить этого дворянчика изъ Арманьяка умирать у моихъ ногъ…. но если онъ видлъ, что я могу сдлать, когда люблю, то теперь увидитъ, что я такое, когда ненавижу!… Врагъ будетъ также безпощаденъ, какъ былъ великодушенъ другъ….
— О! о! вотъ этого-то именно я и боялась! подумала Брискетта.
Между тмъ она готовила разныя принадлежности темнаго костюма, раскладывая ихъ по кресламъ. Графиня подошла къ зеркалу, взяла румянъ изъ баночки и стала ими натираться.
— Я говорила теб, кажется,
— Графиня можетъ видть, что я приготовила ужь платье.
— И клянусь теб, графъ де Монтестрюкъ скоро узнаетъ, съ кмъ иметъ дло!
— Я не сомнваюсь, графиня.
Оставшись одна и приводя въ порядокъ комнату графини, Брискетта слышала ея шаги, какъ она сходила по потайной лстниц.
— Какую это чертовщину она затваетъ? сказала она себ. Такая женщина, оскорбленная въ своемъ самолюбіи, способна на все… Этотъ выстрлъ — это она устроила наврно…. Но у Гуго легкія ноги и зоркіе глаза, да и я вдь тоже не дура…
Часы пробили полночь; она засмялась.
— Ну, хорошо! продолжала она; у меня цлая ночь впереди, а дла можно отложить и на завтра.
Гуго явился на свиданье. Въ полночь онъ вошелъ въ знакомый темный переулокъ, принявъ однакожь кое-какія предосторожности. Черезъ дв минуты, онъ былъ въ пустомъ саду и по той же дорожк, по которой проходилъ утромъ съ Брискеттой, пришелъ къ павильону, дверь котораго отворилась при первомъ усиліи, такъ что и ключа не понадобилось.
— А! я, видно, не первый! сказалъ онъ себ.
Онъ взошелъ по темной лстниц, прошелъ черезъ темную комнату, поднялъ портьеру и очутился въ самой густой темнот.
— О! о! сказалъ онъ, останавливаясь.
Но въ ту же минуту ушей его коснулся шумъ шелковаго платья по кокру и прежде, чмъ онъ сдлалъ шагъ впередъ, маленькая ручка взяла его за руку. Ручка дрожала и увлекала его; онъ шелъ послушно. Знакомый тонкій запахъ духовъ окружалъ его; передъ нимъ отворилась дверь и при свт единственной розовой свчи, горвшей на углу камина, онъ узналъ ту самую таинственную комнату, гд Олимпія принимала его въ часы увлеченія. Путеводительница его, которую скорй онъ велъ, чмъ она его, была закутана въ широкое черное платье; на лиц у нея была шелковая маска. Она быстро приподняла кружево маски и задула свчу.
— Я не хотла отпустить васъ, не простившись съ вами, прошептала она дрожащимъ голосовъ… Сколько безпокойства, пока дойдешь сюда! сколько затрудненій!..
— И однакожь вы пришли?
— Ничто не могло остановить меня.
— И такъ, узжая, я могу думать, что оставляю друга въ Лувре?
— Друга, о да, и друга, который любитъ васъ гораздо больше, чмъ вы полагаете.
Горячее дыханье скользило по губамъ Гуго. Онъ чувствовалъ подъ рукой трепетанье сердца за тонкой шелковой тканью…
— Прихоть дала мн васъ, прихоть и возвратила, сказалъ Гуго, да будетъ же благословенна эта прихоть!
На разсвт, лучъ свта пробившійся сквозь драпировку, открылъ ему прислоненное къ его плечу улыбающеяся розовое личико, закрытое распустившимися волосами; онъ осторожно раздвинулъ волосы и вскрикнулъ:
— Ты, Брискетта!
— Неблагодарный!
Раздался свжій, звонкій смхъ, но вдругъ она перемнила тонъ:
— Да, у тебя есть въ Лувр другъ, другъ очень смиренный, но истинный, — это я… но есть также и врагъ, и страшно сильный врагъ — графиня де-Суассонъ, и потому ты долженъ простить дочери оружейника, что она заняла мсто племянницы кардинала… Думай объ ней больше, чмъ обо мн, и берегись!
— Чего мн бояться?
— Разв я знаю чего? продолжала она, прижимаясь къ нему…. Всего, говорю теб, всего!.. Предательства, измны, козней, клеветы, засады, и интриги! У нея будетъ хитрость зми, терпливость кошки, кровожадность тигра… Берегись, мой другъ, берегись, Гуго, берегись каждую минуту!.. я ее хорошо знаю!
— Э! милая крошка! ты забываешь, что я буду сегодня вечеромъ далеко отъ Парижа, черезъ недлю въ Германіи, а черезъ мсяцъ въ Венгріи… Неужели ты думаешь, что ея память можетъ уйдти такъ далеко?
— Хорошая память — не знаю; но дурная, злая — наврное, да! разв ты забылъ, что Манчини — итальянка?
— Э! да ты становишься нравоучителемъ и философомъ, Брискетта!
— Нтъ, съ меня довольно — оставаться женщиной…. И замть, другъ Гуго, что я изъ такихъ, передъ которыми не стсняются, а говорятъ совершенно свободно. Горничная, что это такое? вещь, машина, которая ходитъ, бгаетъ, слушаетъ, — меньше, чмъ что нибудь, наконецъ… Смотри! у графини де Суассонъ память безпощадная!.. Ты задлъ, оскорбилъ, ранилъ то, что всего меньше прощаетъ въ женщин — ея самолюбіе!.. Досада ея излилась свободно при мн, и Богъ знаетъ, хорошо ли я слушала! Слова ужь что-нибудь значатъ, но взглядъ, выраженіе, улыбка! Что за улыбка!.. я знаю, какія улыбки бываютъ у женщинъ… этой я просто испугалась… Злоба, мщеніе такъ и кипятъ подъ нею!
Она взяла руки Гуго въ свои; веселые глаза ея подернулись слезами,
— Еслибъ я написала теб все это, продолжала она, ты бы мн не поврилъ. Надо было сказать теб: я сама видла, я сама слышала!.. Безумная мысль пришла мн въ голову… я схватила ее на лету… я могла представить себ на нсколько минутъ, что здсь еще маленькая комнатка на Вербовой улиц. Помнишь? Куда бы я ни пошла, чтобы со мной ни случилось, память объ ней останется у меня на вки… Сколько перемнъ съ тхъ поръ!.. Я смотрю на тебя, я говорю себ, что это онъ, это Гуго, и мн хочется и смяться, и плакать разомъ, когда я вспомню объ этомъ далекомъ прошломъ, состоявшемъ всего изъ нсколькихъ дней!.. Какъ встрепенулось мое сердце, когда я увидла тебя! Вотъ почему ты долженъ мн врить, когда я говорю теб: берегись!.. Эта опасность, которая грозитъ теб, когда прійдетъ она? Откуда прійдетъ она? Не знаю; но она повсюду, я это чувствую… Она въ Париж, если ты останешься, она будетъ въ Вн, если ты удешь… Еще разъ, берегись, умоляю тебя, ради Бога, берегись!
Она отерла слезы и поцловала Гуго.
— Буду беречься, сказалъ онъ, но какъ это скучно!.. Врагъ мужчина — это ничего… но врагъ-женщина — это самъ дьяволъ!
— Да, дьяволъ — вотъ его настоящее имя, особенно когда этотъ врагъ — графиня де Суассонъ!
Между тмъ какъ все это происходило въ маленькомъ павильон, гд обергофмейстерина королевы устраивала себ молчаливый пріютъ, Бриктайль, котораго кавалеръ де Лудеакъ считалъ уже мертвымъ, сидлъ въ отели Шиври передъ столомъ, установленнымъ изобильно разными блюдами, и весело кушалъ. Онъ доканчивалъ жаркое, отъ котораго оставались одни жалкія косточки на серебряномъ блюд, и обильно запивалъ отличнымъ бургонскимъ, отъ котораго у него уже совсмъ разгорлись щеки. Цезарь смотрлъ, какъ онъ стъ, и удивлялся неутомимости его крпкихъ челюстей.