Въ огонь и въ воду

Ашар Амеде

— Это почему? спросила съ живостью Олимпія, на которую это имя производило всегда дйствіе электрическаго удара.

— Потому что никогда еще не представлялось лучшаго случая сдлать дло полезное и хорошее, дло великое и славное и связать имя свое съ такимъ предпріятіемъ, которое возвыситъ блескъ французской короны! Готовится смлая и опасная экспедиція… Чтобы командовать арміей, идущей на помощь колеблющейся имперіи, нужно полководца надежнаго, а кого хотятъ назначить? герцога де ла-Фельяда!… И вотъ судьба сраженій ввряется человку, который не съумлъ бы, можетъ

быть, сдлать ученья эскадрону!… А почему его выбираютъ? потому что его поддерживаетъ женщина… герцогиня де да-Вальеръ вздыхаетъ, она плачетъ, она умоляетъ, и этого довольно, чтобы знамя Франціи было вврено человку неспособному, тогда какъ есть полководецъ опытный въ своемъ дл, закаленный въ самыхъ тяжелыхъ трудахъ, всми уважаемый, сражавшійся подъ начальствомъ Тюренна, умющій подчинить себ побду!… Ахъ! еслибъ я былъ женщиной!

— А что бы вы сдлали, графъ, еслибъ были женщиной?

— Я бы захотлъ доставить торжество правому длу, я бы употребилъ мою красоту, мою молодость, весь мой умъ на то, чтобы счастье Франціи поднялось какъ можно выше…. я захотлъ бы, чтобы современемъ про меня сказали: спасеніе имперіи, освобожденіе городовъ, одержанныя побды, побжденные варвары — всмъ этимъ обязана родина одной ей, потому что она одна вручила оружіе той рук, которая нанесла вс эти удары! Побдой, освтившей зарю новаго дарствованія, обязаны графу де-Колиньи! но выборъ графа де-Колиньи ршила она!

Въ душ графини де-Суассонъ шевельнулось что-то, удивившее ее самое: грудь ея пронизалъ какой то горячій токъ. Она взглянула на лицо Гуго, воспламененное воинственнымъ жаромъ, и сказала ему не безъ досады:

— Итакъ, вы полагаете, графъ, что ни одна другая женщина при двор не въ состояніи совершить подобное чудо? Вы думаете, что одна герцогиня де-ла Вальеръ…

— Я знаю, что и другія могли бы. Разв он не одарены всми прелестями, всмъ очарованіемъ? Имъ стоило бы только захотть…. одной изъ нихъ въ особенности! Но, нтъ! ни одна женщина не понимаетъ этого, ни одна не осмлится бороться съ могущественной фавориткой! и герцогъ де ла Фельядъ будетъ непремнно назначенъ.

— Кто знаетъ? прошептала Олимпія.

— Ахъ! еслибъ это была правда! вскричалъ Гуго, взглянувъ на нее пламеннымъ взоромъ.

Взволнованная еще и на слдующій день и сама удивляясь этому волненію, графиня, подъ предлогомъ утомленія, приказала не принимать никого и допустить одного только защитника графа де-Колиньи.

— Благодаря вамъ, я только и видла во сн, что приступы, вооруженія да битвы, сказала она ему; но если вы говорите съ такимъ жаромъ, съ такимъ огнемъ о длахъ военныхъ, то что бы это было, еслибъ вы заговорили о длахъ сердца?

— Та, кто доставила бы мн случай пролить мою кровь для славы его величества въ славномъ предпріятіи, узнала бы объ этомъ очень скоро.

— Какъ! вы согласились бы разстаться съ ней?

— Да, но для того только, чтобы сдлаться достойнй ея любви.

— Но разв она… графиня де-Монлюсонъ согласилась бы также?

— Кто вамъ говоритъ о графин де-Монлюеонъ? Не отъ нея же, полагаю, зависитъ экспедиція.

Олимпія

улыбнулась.

— Вы такъ усердно хлопочете за графа де Колиньи, продолжала она, и никогда ничего не просите для себя самого. Почему это?

— А чего же мн еще просить, когда я сижу одинъ съ обергофмейстериной королевы, одного взгляда которой добиваются вс придворные; когда-та, кто была Олимпіей Манчини, самая прелестная изъ прелестныхъ племянницъ великаго кардинала, благоволитъ меня принимать и выслушивать; когда наконецъ эта царица красоты, графиня де-Суассонъ, позволяетъ мн подносить къ губамъ ручку самой плнительной женщины въ королевств?

Графиня не отняла руки, взглянула на него нжно и кокетливо, и спросила:

— А вамъ очень хочется, чтобы графъ де Колиньи былъ назначенъ командиромъ арміи, которую посылаетъ король на помощь своему брату, императору германскому?

— Это было бы мн дороже всего, еслибы, когда я добьюсь этого, не оставалось еще другого, что мн еще дороже.

— Что же это такое?

— Вашъ гнвъ не поразитъ меня, если я осмлюсь признаться.

— Прощу васъ,

— Если такъ, графиня, то я больше всего дорожу желаннымъ случаемъ — броситься къ ногамъ той, которая даетъ мн возможность за-платить долгъ благодарности!

— У васъ такіе основательные доводы въ пользу графа де Колиньи, что я начинаю находить его честолюбіе совершенно законнымъ… Я ршаюсь поговорить съ королемъ.

— Когда же, графиня?

— Да сегодня же вечеромъ, можетъ быть.

— Тогда — наше дло выиграно! сказалъ онъ, опускаясь на колна. Олимпія медленно поднялась и сдлала ему знакъ уйдти.

— Я отсылаю васъ не потому, чтобъ разсердилась, но вы меня взволновали вашими разсказами о благодарноcти и войн, о любви и слав… Мн нужно остаться одной, подумать, сообразить. Мы скоро опять увидимся… Надюсь, что ьы покажете себя достойнымъ моего участія.

Гуго поклонился и вышелъ. Вечеромъ, разговаривая съ Брискеттой, Олимпія сказала:.

— Онъ уменъ, этотъ графъ де-Монтестрюкъ… онъ пойдетъ далеко!

— Надюсь, возразила горничная, если какой нибудь добрый ангелъ прійдетъ къ нему на помощь.

— Добрый ангелъ или благодтельная фея…

— Я именно это и хотла сказать.

Въ этотъ самый день, около полуночи, когда Гуго, окончивъ свою службу въ Лувр, возвращался въ отелъ Колиньи, Коклико подбжалъ къ нему проворно, вздохнулъ, какъ будто уставши отъ ожиданья, и сказалъ;

— Ахъ, графъ! тамъ кто-то васъ ожидаетъ.

— Кто такой?

— Кузенъ… нтъ — кузина дьявола… посмотрите сами!

Монтестрюкъ взглянулъ въ ту сторону, куда указывалъ Коклико, и увидлъ въ большихъ сняхъ на подъзд черный силуэтъ женщины, закутанной въ широкія складки шелковаго плаща и съ капюшономъ на голов. Онъ сдлалъ шагъ къ ней; она сдлала два шага и, положивъ легкую ручку ему на плечо, спросила:

— Хочешь идти за мной?

— Куда?

— Еслибъ я могла сказать это, ты уже зналъ бы съ перваго же слова.

Коклико потянулъ Гуго за рукавъ, нагнулся къ его уху и прошепталъ: