Чужие грехи

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Этотъ-то, врно, финансовый тузъ и даетъ ей теперь деньги на спасеніе господина Хрюмина? спросилъ Петръ Ивановичъ.

— Да, отвчалъ Анукинъ, — во первыхъ нежелательно имъ, чтобы она была женою осужденнаго на ссылку мошенника, во-вторыхъ желательно имъ, чтобы дти Евгеніи Александровны такъ и остались законными дтьми. При ней ихъ еще двое и въ скоромъ времени будетъ третій, этотъ уже положительно признается роднымъ сыномъ со стороны финансоваго туза, приходящаго въ умиленіе при мысли, что и у него теперь есть потомки. Мн даже сдается, что Владиміру Аркадьевичу заплатятъ деньги за разводъ, такъ какъ финансовый тузъ не прочь и жениться на ней, чтобы ввести ее въ лучшій кругъ общества.

— Ну! съ сомнніемъ проговорилъ Петръ Ивановичъ. — Кто-же приметъ такую-то въ лучшій кругъ.

— Что-съ? со смхомъ произнесъ Анукинъ, смотря на Рябушкина, какъ на неопытнаго ребенка. — Да вы, батенька, значитъ, не знаете нашего общества. Не первая она и не послдняя изъ такихъ-то, попадающая въ салоны, гд только сливки общества собираются. Она-съ и теперь уже роль играетъ. Просто это нынче длается. Записалась она въ три благотворительныя общества членомъ, сдлала крупныя пожертвованія, сперва попала распорядительницей на какой-то благотворительный базаръ, потомъ въ какомъ-то маскарад у колеса алегри съ филантропической цлью стояла, дале выбрали ее гд-то въ комитетъ, ну, и пошла въ ходъ въ качеств

барыни-патронесы. Черезъ нее у финансоваго туза выхлопатываютъ разныя концесіи, находятъ протекціи, длаютъ займы… Да она, батенька, теперь съ разборомъ и гостей-то принимаетъ, говоритъ тоже про разночинцевъ: «это люди не нашего круга». Нынче, батенька, такія времена, смшеніе языковъ происходитъ. Вы прислушайтесь-ка, что выясняется на крупныхъ мошенническихъ процесахъ: тутъ и какая-нибудь солдатская дочь или цыганка фигурируетъ, и какой-нибудь такой крупный индюкъ является, что даже и ушамъ не вришь. Да-съ, все это перемшалось въ одну кашу, такъ что и не разберешь, съ кмъ имешь дло, въ какомъ кругу находишься.

Анукинъ еще выпилъ.

— Впрочемъ, госпожа Хрюмина, какъ она сама постоянно напоминаетъ, и безъ того принадлежитъ къ лучшему кругу общества, продолжалъ онъ съ ироніей. — Шутка-ли: дочь дйствительнаго статскаго совтника, жена Владиміра Хрюмина, родного племянника князя Алекся Платоновича Дикаго, будущая жена одного изъ самыхъ видныхъ тузовъ финансоваго міра… Да чего-же вамъ еще надо?.. Правда, ея жизнь, ея поведеніе сомнительнаго свойства, но во-первыхъ, кто-же иметъ право вмшиваться въ частную жизнь, а во-вторыхъ… «о, она была такъ несчастна въ замужеств», восклицаютъ барыни… Знаете, она даже рада, что ея супругъ попался въ крутогорской исторіи. Это подтолкнетъ съ одной стороны финансоваго туза устроить ея разводъ и жениться на ней, а съ другой — это дастъ ей еще боле вскій аргументъ для доказыванья своей несчастной супружеской жизни…

— Экая мерзость-то творится кругомъ! проворчалъ Рябушкинъ. — А я вдь до сихъ поръ думалъ, что эта барыня такъ и погибла, что ее выбросили отвсюду за бортъ…

— Нтъ-съ, такихъ не выбрасываютъ, отвтилъ господинъ Анукинъ наставительно. — Ихъ и ругаютъ-то только до той поры, пока он не оперятся, а она, батенька, такъ оперилась, что до нея теперь скоро и рукой не достанешь. Да вы ее никогда не видали?

— Нтъ, отвтилъ Рябушкинъ.

— Жаль, стоитъ взглянуть, сказалъ господинъ Анукинъ. — Ей ничего не дано: ни яркой красоты, ни сильнаго ума, ни серьезнаго образованія. Только воспитанье ей-дали послдовательное, прочное: заставили ее разъ и навсегда затвердить, что женщина тогда только и можетъ жить, когда она нравится мужчинамъ, что вслдствіе этого женщина должна длать всевозможное, чтобы нравиться мужчинамъ, что каждая женщина можетъ нравиться мужчинамъ, если только захочетъ, и съ этими наставленіями стали вывозить ее на балы, и въ клубы, и въ театры, и въ маскарады на показъ мужчинамъ, для ловли жениховъ. И много она глупостей натворила, много ошибокъ надлала, но великихъ принциповъ женскаго воспитанія никогда не забывала: и старалась нравиться мужчинамъ и нравилась имъ. Чмъ? спросите вы. Да какъ вамъ это объяснить! Прическа въ лицу, платье къ лицу, стремленіе выхолить тло, открыть шею, потому что именно шея у нея соблазнительна, показать зубки, такъ какъ и зубки ей дала природа особенно красивые, говорить мягкимъ и пвучимъ голоскомъ, ходить легкой походкой, чтобы казаться моложе, вотъ т нехитрые пріемы, до которыхъ она додумалась чуть не съ колыбели. Быть ласковой со всми, чтобы слыть женственною и доброй, вторить каждому, подобно врному эхо, чтобы никто не раздражался ея противорчіемъ и чтобы вс считали ея душу сродни своимъ душамъ, вотъ еще нехитрые пріемы, которыми побждались т, которые плнялись ея наружностью и сближались съ ней. Я, право, не знаю такого человка, который, пожелавъ сблизиться съ нею, потерплъ бы неудачу. Да вотъ на что ужь враждебенъ ей Владиміръ Аркадьевичъ, а вздумай онъ приволокнуться опять за ней и она станетъ кокетничать съ нимъ: онъ вдь мужчина, а мужчинамъ нужно нравиться. Вы скажете: это развратъ! Помилуйте: ее просто обманывали мужчины, она ошибалась въ нихъ — вотъ и все! Этотъ ее обманулъ, имя дурной характеръ, а прикидываясь мягкимъ. Тотъ обманулъ ея, сойдясь съ нею и не подумавъ о средствахъ для ея содержанія. Третій… но разв она виновата, что онъ клялся ей въ любви, а имлъ на содержаніи француженку-кокотку? Наконецъ, не слдуетъ забывать главнаго обстоятельства, что «мы вс невинны отъ рожденья и нашей честью дорожимъ, но вдь бываютъ столкновенья, что просто нехотя гршимъ». Этимъ и объясняется, и оправдывается все, если ни другихъ объясненій, ни другихъ оправданій и подыскать нельзя. Коварство мужчины и слабость женщины, минутное увлеченіе и судьба, этимъ, батенька, отъ каждаго грха оправдаешься. И вы думаете она лжетъ? Нтъ. Она сама вполн вритъ, что она честная женщина. Она, видите-ли, только слишкомъ добра и доврчива и притомъ у нея «такой темпераментъ» — вотъ и все.

Кончивъ разсказъ о жизни Евгеніи Александровны, господинъ Анукинъ перешелъ къ разсказу о томъ, въ какомъ положеніи находится дло, по которому онъ взялъ на себя хлопоты.

— Теперь, заговорилъ онъ дловымъ тономъ, — дло все въ томъ, чтобы устроить разводъ. Нужно будетъ уговорить Владиміра Аркадьевича не отрицать законности дтей Евгеніи Александровны и принять грхъ на себя, чтобы она могла развестись съ нимъ и выйдти замужъ. Конечно, надо изо всхъ силъ постараться, чтобы она побольше заплатила супругу отступного.

— Да вы на чьей-же сторон стоите? спросилъ Рябушкинъ.

— Я?.. я за об стою, отвтилъ Анукинъ. — Тутъ вдь ссоры и тяжбы никакой нтъ, тутъ просто идетъ полюбовная сдлка. Во-первыхъ, безъ денегъ я не выиграю дла Владиміра Аркадьевича; значитъ, нужно добыть денегъ; во-вторыхъ, смотря по количеству заплаченныхъ Евгеніею Александровною денегъ, я получу боле или мене приличное вознагражденіе за вс эти хлопоты и переговоры, значитъ, нужно взять денегъ побольше. Во всякомъ случа, я удовлетворю желанія обихъ сторонъ, а если Евгеніи Александровн или, врне сказать, ея покровителю придется нсколько больше выдать презрннаго метала, такъ это, право, для него ничего не значитъ, потому что не мн онъ выдастъ эту сумму, такъ гд-нибудь у модистки ихъ оставитъ, въ какомъ-нибудь ресторан на пикникъ броситъ. Вдь была-бы падаль, а вороны все равно слетятся.

— Ну, и циникъ-же вы, какъ я посмотрю! проворчалъ Петръ Ивановичъ.

— Будешь, батенька, циникомъ, какъ жрать хочешь да знаешь, что только то и останется у тебя, что силой сорвешь съ людей, отвтилъ господинъ Анукинъ и сильно оживился. — Вы вглядитесь-ка въ современную жизнь поближе, — что увидите? Вся она, не у насъ однихъ, а во всей Европ, построена на правил — кто палку взялъ, тотъ и капралъ. Разсмотрите вс професіи и везд вы увидите одно и тоже: кто беретъ силой, нахрапомъ, кто кричать о себ уметъ, кто не упускаетъ того, что плыветъ въ руки, тотъ только и можетъ жить и процвтать. Скромное труженничество, добросовстная работа, все это не кормитъ и разв-разв даетъ возможность едва сводить концы съ концами да перебиваться съ гроша на грошъ. Честный человкъ,

батенька, это лежачій камень, подъ который и вода не течетъ. Да, впрочемъ, теперь этихъ честныхъ-то людей и днемъ съ огнемъ не сыщешь. Теперь вс хвостомъ виляютъ и вс продаются, разница только въ томъ, что одинъ въ род васъ, чтобы имть кусокъ хлба, о величіи державинскихъ одъ толкуетъ, умалчивая о лермонтовскихъ и некрасовскихъ идеяхъ, а другой, у котораго апетитъ получше да вкусы поразборчиве, концесіи себ разныя выхлопатываетъ да на директорское мсто въ банк гд-нибудь пробирается, ничего не смысля въ банковскомъ дл. Иначе, батенька, и жить теперь нельзя: съ одной стороны дороговизна васъ донимаетъ, а съ другой — видите вы безпечальное житье сотень и тысячъ своихъ собратьевъ, ну, и завидно, и досадно глядть на нихъ и хочется самому развернуться, разгуляться, покататься, какъ сыру въ масл. Доходы-то ни у кого не увеличиваются почти, ни съ земли, ни изъ заработковъ, ни изъ жалованья, а расходы ростутъ не по днямъ, а по часамъ. Съ тхъ поръ вотъ какъ мы цивилизовались и желзныя дороги завели, и банки учредили, и на бирж играть стали въ Петербург, напримръ, только одинъ предметъ потребленія и подешевлъ — арбузы стали дешевле. Ей Богу! Я на что хотите пари держу, что другого подешеввшаго предмета не найдете. Плата за квартиры поднялась вдвое да втрое, хлбъ да говядина тоже поднялись на столько-же въ цн, къ одежд приступу нтъ, обученье какой-нибудь двченки или какого-нибудь мальчишки и то стоитъ теперь вдвое да втрое дороже прежняго. Ну-съ, а потребности? Теперь мы вдь по европейски жить начинаемъ: хочется и въ театръ, и въ собраніе, и въ кафе завернуть и газету почитать и какой-нибудь юбилейный обдъ устроить въ честь своего начальника или общественнаго дятеля. Вы скажете: а ты въ собраніе не ходи, театровъ не посщай, газетъ не выписывай, на обды не подписывайся и квартиру ищи безъ проведенной воды и безъ прочихъ удобствъ… Такъ-съ, такъ-съ!.. Зналъ я этакого одного чудака: честный былъ малый, получалъ гд-то въ департамент пятьдесятъ рублей жалованья и ршился жить на него, взятокъ, молъ, брать не буду, долговъ длать не стану, не видя возможности отдать. Ршился онъ это не жениться, чтобы не плодить нищихъ; нанялъ комнатку отъ жильцовъ «безъ прочихъ удобствъ» за десять рублей въ мсяцъ съ прислугой и съ мебелью, сталъ сть въ кухмистерскихъ за тридцать копекъ обдъ, только два раза въ день чай съ хлбомъ пилъ, самый дешевый табакъ курилъ, ни вина, ни пива, ни картъ, ничего этого даже и взавод не было у него; кажется, можно-бы концы съ концами сводить, такъ нтъ-съ: платья-то дв пары, сидя вчно надъ писаньемъ, протрешь за годъ, зимнее и лтнее пальто нужны, безъ сапогъ, безъ калошъ, безъ шапки да безъ блья не станешь ходить да блье-то еще и отдать въ стирку нужно. Глядишь, нсколько мсячныхъ жалованій и уйдетъ на все это и въ итог, если не дефицитъ, то необходимость и отъ папиросъ отказаться. Жилъ онъ такъ, жилъ два-три года, потупляя глаза передъ хорошенькими женщинами да стараясь не слышать, какъ пахнутъ настоящія гаванскія сигары, да въ одинъ прекрасный день и оставилъ слдующую записку: «Кончаю съ жизнью, потому что, серьезно обсудивъ свое положеніе, самъ я не понимаю, изъ-за чего я бился и сносилъ ее до сихъ поръ».

— Ну, тоже примръ взяли! сердито возразилъ Петръ Ивановичъ. — Это человкъ, пришедшій къ сознанію, что онъ и общественной пользы не приноситъ и…

— А вы-то сознаете, что приносите ее, разбирая Державина да Ломоносова? перебилъ его господинъ Анукинъ. — Нтъ, батенька, вы, или хитрите съ собою, стараясь не задавать себ вопроса, велика-ли приносимая вами общественная польза, или тянете эту канитель, называемую честной трудовой жизнью бдняка, потому что у васъ — ну, положимъ, семья любимая на рукахъ, которую вамъ и жаль, и стыдно бросить, разомъ покончивъ со своимъ существованіемъ, при которой и дешевыя папиросы не всегда смешь курить и мимо хорошенькихъ женщинъ нужно проходить съ потупленными глазами, чтобы не соблазниться. Нтъ-съ, бдняки-то, влачащіе такую жизнь или спиваются съ горя съ кругу, или кончаетъ самоубійствомъ, или идутъ во всяческія сдлки, чтобы, наконецъ, выбиться на дорогу, жить, какъ другіе живутъ, не разсчитывая весь вкъ, что и этого нельзя, и то запрещено, и третье недоступно. А вы вотъ погодите: влюбитесь вы, женитесь какъ-нибудь скоропостижно, заведутся дти — посмотримъ, что вы тогда запоете, какъ нужно будетъ и кормить, и одвать, и лчить и жену, и дтей: чорту душу, батенька, продадите, только-бы выбиться изъ нищеты!

Господинъ Анукинъ безнадежно махнулъ рукой.

— И что это монтіоновскія преміи, что-ли, у насъ или гд-нибудь въ Европ даютъ за двственную честность? проговорилъ онъ съ желчной ироніей. — Да вполн честнымъ-то человкомъ только помыкаютъ: и не ко двору-то онъ на житейскомъ базар, и неумытымъ-то онъ да оборваннымъ является на житейскій пиръ. Съ нимъ или неудобно, потому что съ нимъ каши не сваришь, или противно, потому что и грязь, и рубище, и блдное лицо, все это напоминаетъ какое-то memeuto mori, когда другимъ жить хочется. Вы всмотритесь въ жизнь: есть-ли у честнаго бдняка друзья, кром такихъ-же голодающихъ, какъ онъ? можетъ-ли онъ въ случа несчастья разсчитывать на что-нибудь, кром кровати въ больниц или мста въ богадльн? относится-ли кто-нибудь, боле высокопоставленный или боле счастливый чмъ онъ, съ уваженіемъ къ нему? не затрутъ-ли его везд, не оттолкнутъ-ли его везд, куда онъ сунется въ своемъ потертомъ плать? не увидитъ-ли онъ, что всюду распахиваются двери, сгибаются спины не передъ бдною честностью, а передъ богатою ловкостью? Да что тутъ говорить: нтъ у васъ приличной одежды, такъ васъ, хоть вы идеаломъ честности будьте, и на публичное гулянье не пустятъ, и на какомъ-нибудь торжественномъ обд въ честь какого-нибудь проповдника правды мста не дадутъ, и изъ партера театра попросятъ удалиться. Вы, можетъ быть, и честны да видъ-то у васъ карманника, подозрителенъ онъ что-то… Вы опять заговорите о сознаніи приносимой вами общественной пользы? Батенька, не честные люди, а ловкіе люди общественными длами-то ворочаютъ, а честные люди это солдаты, призванные только къ одному: молчаливо и покорно исполнять чужія приказанія и умирать на пол общественныхъ битвъ. Честные бдняки — а кто безусловно честенъ, тотъ всегда будетъ бденъ — везд и всегда во всякомъ дл играли и играютъ одну роль — роль «рукъ» и больше ничего: правящіе умы, создающія головы, распоряжающіяся воли вербуются не изъ ихъ пришибенной среды.

Рябушкинъ пожалъ плечами. Его бсила циничная философія господина Анукина.

— Да, не даромъ вашу братью софистами прозвали, замтилъ онъ.

— Можетъ быть, можетъ быть, проговорилъ господинъ Анукинъ. — Но я людей длю въ вопрос о честныхъ людяхъ на три класса: на простаковъ — эти бываютъ нердко безусловно честными; на фарисействующихъ трусовъ — эти идутъ на компромисы съ жизнью, стараясь обмануть и себя, и другихъ увреніями, что въ компромисы они не вступаютъ, что собой они не торгуютъ, что честность свою они берегутъ, какъ святыню; наконецъ, на откровенныхъ дльцовъ — эти прямо говорятъ, что ихъ честность давно лишилась своей двственности, но что они никогда еще не переступали той границы, за которой начинается уголовщина и кончается право человка не считаться открыто «мошенникомъ». Будущее принадлежитъ только людямъ послдней категоріи… Однако, заболтались-же мы, вдругъ проговорилъ господинъ Анукинъ, допивая послдній стаканъ и потягиваясь. — Пора на боковую.