Мартовскіе дни 1917 года
Шрифт:
Шульгин застал момент, когда толпа " забурлила" под вліяніем агитаціонных рчей ораторов и требовала "закрыть двери", дабы "Александра Ивановича" не выпустить, а "документы" отобрать[274]. Спас положеніе инженер, устыдившій толпу "вы хуже стараго режима". "Двери отворились Гучков говорил какія-то успокаивающія слова", а Шульгин мотивировал необходимость немедленнаго отъзда, так как "сейчас в Гос. Дум между Комитетом Думы и Совтом Р. Д. идет важнйшее совщаніе, на котором... все ршится". "Толпа разступилась — скоре дружественно"... Желзнодорожный инспектор Некрасов, сопровождавшій делегатов во время поздки в Псков, дал Ломоносову другое объясненіе. Гучкова приняли за "самозванца" и хотли арестовать. Вмшался Некрасов и сказал, что они привезли "акт отреченія". Пошли "какіе-то переговоры". Нас "вжливо продержали еще минут двадцать и выпустили"[275]. Так и остается неизвстным из разсказов мемуаристов — читал ли Гучков акт отреченія рабочим. Вроятне всего читал, и
3. У Великаго Князя.
"Вот Милліонная"... Вел. Князь имл очень взволнованный вид, — вспоминает Керенскій. Кн. Львов и Родзянко изложили взгляд большинства, Что сказал Родзянко, "пространно", по словам Милюкова, мотивировавшій необходимость отказа "новаго императора", мы можем догадаться по его воспоминаніям. Говорил ли Родзянко о незаконности манифеста, о дефективности текста "конституціи", мы не знаем. Очевидно, центром были соображенія тактическія, вытекавшія из учета настроенія революціонных элементов: "для нас было совершенно ясно, Вел. Кн. процарствовал бы всего нсколько часов и немедленно произошло бы огромное кровопролитіе в стнах столицы, которое бы положило начало общегражданской войн. Для нас было ясно, что Вел. Кн. был бы немедленно убит и с ним вс сторонники его, ибо врных войск уже тогда в своем распоряженіи не имл и поэтому на вооруженную силу опереться не мог. Вел. кн. Мих. Ал. поставил мн ребром вопрос, могу ли я ему гарантировать жизнь, если он прімет престол, и я должен был ему отвтить отрицательно... Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомо6иль не был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного позда из него"...[276].
Наступила очередь Милюкова изложить позицію "меньшинства", т.е. свою собственную точку зрнія[277]. Вновь очень картинно изобразил Шульгин "потрясающую" рчь Милюкова — "Головой — блый, как лунь"[278], лицом сизый от безсонницы, совершенно сиплый от рчей в казармах, на митингах, он не говорил, но каркал хрипло": если откажетесь — Россія погибла. Естественно, что именно в этом изложеніи всегда цитируется рчь Милюкова. Но с Шульгиным, как мемуаристом, всегда происходят небольшіе malentendus: депутат попал на Милліонную лишь к самому концу рчи Милюкова. Поэтому возьмем лучше ту общую характеристику ея, которую дал сам Милюков в своем уже историческом повствованіи: "Сильная власть, необходимая для укрпленія порядка, нуждается в опор привычнаго для масс символа власти. Временное Правительство одно без монарха... является утлой ладьей, которая может потонуть в океан народных волненій; стран при таких условіях может грозить потеря всякаго сознанія государственности и полная анархія, раньше, чм соберется Учр. Собраніе, Временное Правительство одно до него не доживет" и т. д. По словам Керенскаго, Милюков говорил боле часа с большим спокойствіем и хладнокровіем, явно желая, по мннію мемуариста, затянуть разговор до прізда псковичей, надясь в них найти опору. Совсм иное объясненіе длинной рчи Милюкова и его состоянія — крайне возбужденнаго, а не спокойного — дали Алданову другіе участники совщанія (анонимные в стать писателя): "это была как бы обструктція... Милюков точно не хотл, не мог, боялся окончить говорить, он обрывал возражавшаго ему, обрывал Родзянко, Керенскаго и всх"...[279]
По прізд псковских делегатов был объявлен перерыв для взаимной информаціи. Посл нкоторых колебаній или размышленій Гучков ршил, что он должен поддержать позицію Милюкова, и объявил, что если Мих. Ал. присоединится к позиціи большинства, он не вступит в состав правительства.
По Керенскому посл перерыва говорил Гучков, по Шульгину — Керенскій. В изложеніи послдняго Керенскій сказал приблизительно так: В. В., мои убжденія республиканскія. Я против монархіи...[280].
Но я сейчас не хочу, не буду... разршите вам сказать иначе... как русскій русскому, П. Н. Милюков ошибается. Приняв престол, Вы не спасете Россію!.. Наоборот. Я знаю настроеніе масс... Сейчас рзкое недовольство направлено именно против монархіи... именно этот вопрос будет причиной кроваваго разлада. Умоляю Вас, во имя Россіи, принести эту жертву. Если это жертва... Потому что, с другой стороны... я не в прав скрыть здсь, каким опасностям Вы лично подвергаетесь в случа ршенія принять престол... Во всяком случа я не ручаюсь за жизнь В. В."...[281].
Слово предоставлено было Гучкову (предсдательствовал как бы сам Мих. Ал.). Гучков был, по словам Керенскаго, краток и ясен. Французскому послу один из участников совщанія говорил, что Гучков, призывая Вел. Князя к патріотическому мужеству, указывал на необходимость в переживаемый момент выступить ему в качеств національнаго вождя. Если Вел. Кн. отказывается принять императорскую корону, то пусть примет на себя регентство, пока трон вакантен; пусть выступит в роли "покровителя націи", как именовался Кромвель. Вел. Кн. может дать торжественное общаніе передать власть Учр. Собранію по окончаніи войны.
Была очередь Шульгина. Ему кажется, что он говорил "послдним"[282]. Шульгин обратил вниманіе на то, что т, "кто должен быть.. опорой" Вел. Кн. в случа принятія престола, т. е. почти вс члены новаго правительства, "этой опоры... не оказали". "Можно ли опереться на других? Если нт, то у меня не хватает мужества при этих условіях совтовать... принять престол"...
Шульгин
По утвержденію Керенскаго, Мих. Алек. казался уже утомленным и начинал терять терпніе[283]. По окончанію рчей (в представленіи Керенскаго, это было посл рчи Гучкова). Мих. Ал. выразил желаніе переговорить наедин с кн. Львовым и Родзянко, прежде чм принять окончательное ршеніе. По словам Караулова, он мотивировал свое желаніе тм, что ему, "крайне трудно принять ршеніе, раз между членами Думы нт единства"[284]. Родзянко пытался возразить, ссылаясь на общее соглашеніе дйствовать коллективно. Вопрошающій взгляд в сторону Керенскаго, как бы испрашивавшій у него согласія на частные разговоры. Керенскій нашел, что отказать Вел. Кн. в его просьб неудобно. Караулов говорил, что и он настаивал на предоставленіи Мих. Ал. полной "возможности принять свободное ршеніе". Поэтому никто не возражал против "разговора" с двумя лицами... при условіи, что Мих. Ал. "ни с км посторонним разговаривать не будет, даже по телефону"[285]. Своеобразная "свобода ршенія", которая дала впослдствіи повод в кругах, близких Мих. Ал., утверждать, что послдній был "взят мертвой хваткой"!.. Указанныя лица вмст с Вел. Князем вышли в другую комнату.
Какія реальныя возможности открывались перед Михаилом Александровичем? Личныя настроенія и теоретическія выкладки пытавшихся предугадать событія политиков не создавали еще базы для активнаго дйствія. В отрывках воспоминаній, напечатанных в "Совр. Зап.'', Милюков очень опредленно утверждал, что он хотл "рискнуть открытым конфликтом с революціонной демократіей" и разсчитывал тогда на успх, как он потом, нсколько позже, говорил Набокову. Набоков же считал эту возможность "чисто теоретической". "Несомннно, — разсуждает в воспоминаніях Набоков, — для укрпленія Михаила потребовались бы очень ршительныя дйствія, не останавливющіеся перед кровопролитіем, перед арестом Исп. Ком. Совта Р. и С. Д... Через недлю, вроятно, все вошло бы в надлежащія рамки. Но для этой недли надо было располагать реальными силами... Таких сил не было. И сам по себ Михаил был человком, "мало или совсм не подходящим к той трудной, отвтственной и опасной роли, которую ему предстояло бы сыграть". "Вся совокупность условій была такова, что принятіе престола было невозможно", - заключает мемуарист. Не мог же Милюков, готовившійся "на собственный страх и риск" к "ршительной" игр, не учитывать всей той обстановки, которую рисует Набоков?[286]. Алданов, опросившій "всх, кого только мог" о совщаніи в кв. кн. Путятиной, говорившій и с Милюковым, сообщает, что Милюков "совтовал Великому Князю в эту же ночь оставить Петербург с его революціонным гарнизоном и, не теряя ни минуты, выхать в Москву, гд еще была военная сила". "Три энергичных, популярных, на все готовых человка — на престол, во глав арміи, во глав правительства — могли бы предотвратить развал страны". Великій князь Михаил лично был человк отважный, как свидтельствуют вс военные, видвшіе его в боевой обстановк[287]. Во глав арміи стоял в. кн. Ник. Ник., человк достаточно энергичный и не помышлявшій в эти дни о капитуляціи — он мог, к тому же, опереться на сочувствіе всего высшаго команднаго состава, который видл в отказ от престола Мих. Ал. большую трагедію для фронта. Во глав правительства должен был неминуемо в таком случа встать Милюков, ибо, как говорит он в качеств историка, "об стороны (на совщаніи) заявили, что в случа ршенія, несогласнаго с их мнніем, он не будут оказывать препятствія и поддержат правительство, хотя участвовать в нем не будут". Вакансія премьера освобождалась.
Надо предполагать, что, длая предложеніе о перезд в Москву, Милюков не считал, очевидно, столь уже безоговорочным, как передает Набоков с его слов, что "в первые дни переворота гарнизон был в руках Гос. Думы". Не был он и всецло в руках Совта. Не было и того настроенія гражданской войны, в атмосфер которой могла родиться мерещившаяся Родзянко и др. опасность убійства Мих. Ал. Не думаю, чтобы и в квартир кн. Путятиной, охраняемой нсколькими десятками преображенцев, чувствовался тот почти паническій страх, о котором разсказывает Шульгин: "Керенскій, — передает трепещущій Терещенко, — боится, чтобы не убили Великаго Князя: вот-вот какія-то бродящія кругом "банды" могут ворваться". Эти опасенія в большей степени зависли от настроенія молодого министра финансов революціоннаго правительства, бывшаго до революціи чуть ли не кандидатом на цареубійство, который, в изображеніи Шульгина, очень тяжело и непосредственно переживал сцену, разыгравшуюся на Милліонной: "Я больше не могу... что длать, что длать!..." "Маленькая анекдотичная подробность", переданная Гучковым, как будто говорит скоре за то, что Керенскій боялся появленія "банд" другого типа. Когда Гучков попробовал по телефону переговорить с женой и сообщить ей о своем прізд, Керенскій пожелал знать, с км будет говорить Гучков... У Керенскаго "было подозрніе, что я хочу вызвать какую-либо военную часть, которая силою заставила бы Михаила остаться на престол"[288].